Будучи едва поставленной на ноги, Настасья Павловна с отвращением вынула изо рта кляп и быстро обернулась к стоявшему позади нее мужчине. Увиденное странным образом ее успокоило, хотя стоило бы наоборот встревожиться, потому что синие глаза графа Альберта Ковалевского в неверном свете фонаря блестели как-то недобро.
— Я вот интересуюсь, Настасья Павловна, — заговорил первым граф, — ронять мне на ногу ложку с горячим супом и разливать передо мною вино — это такой знак особого расположения с вашей стороны?
— Я вот интересуюсь, милейший господин Ковалевский, — сухо ответила Оболенская, — устраивать маскарад и похищать женщину, засовывая ей в рот Бог знает что — это такой знак особого расположения с вашей стороны?
— В общем-то говоря, да, — спокойно признался поляк.
Настасья Павловна воззрилась на него с некоторым недоумением:
— И как же прикажете это понимать?
— А что же тут понимать, Настасья Павловна? Разве я уже не сказал вам достаточно в наши прошлые встречи?
— Достаточно для того, чтобы оскорбить?
— Достаточно для того, чтобы обозначить свой к вам интерес! — Ковалевский сложил руки на груди, пронизывая Оболенскую пристальным взглядом. — И что же прикажете делать, коли иначе к вам никак не подступиться, потому что вы постоянно находитесь рядом с этим агентом бедового сыска?
— Безымянного, — непроизвольно поправила Настасья Павловна.
— Да какая разница? — пожал плечами Альберт Ковалевский.
— Постойте, — пробормотала Оболенская, пораженная внезапной мыслью, — вы что же, хотите сказать, что пробрались на дирижабль для того, чтобы быть подле меня?
— А для чего же еще?
Настасья помедлила с ответом, припомнив золотистый порошок на его руках, но как спросить об этом, не вызывая подозрений в случае, если граф лгал — не знала, а потому просто сказала:
— Отчего же вы не заняли каюту на верхней палубе, соответственно своему положению?
— Там уже не было мест, — ответил граф и, наклонившись к ней ближе, добавил:
— Кроме того, так было бы менее интересно за вами наблюдать. Хотя вы, как я понимаю, все равно меня узнали.
— Не сразу, — ответила Настасья Павловна уклончиво. — Но позвольте узнать, для чего же вы меня сюда приволокли?
— Что за выражения, Настасья, — поморщился граф. — Общение с сыскными не идет вам на пользу.
— Социальное чванство тоже не красит, — парировала Оболенская. — Кроме того, ваш поступок иным словом я назвать не могу, — добавила она, холодно посмотрев на Ковалевского. — И вы не ответили на мой вопрос.
— О, тут все просто: я рассудил, что ежели вы не желаете стать моею любовницею, то отчего бы мне на вас не жениться?
Настасья Павловна посмотрела на него ошарашенно, а затем расхохоталась, не сумев удержаться. Два предложения за день — это, пожалуй, было слишком, прямо как в дурной комедии. Да еще одно краше другого.
— Не понимаю причин вашего веселья, — сухо произнес граф.
— Извините, — Оболенская утерла выступившие на глазах то ли от смеха, то ли от едкого воздуха слезы. — А вы предпочитаете чтобы я сразу сказала вам «нет» или позже? — спросила она с некоторым любопытством.
— Я не намерен принимать отказ, — все тем же тоном заявил Ковалевский.
— Но вы же, как человек благородный, предоставите мне возможность подумать? — вопросительно вздернула бровь Настасья Павловна.
— Что ж, подумайте, отчего же нет, — великодушно разрешил граф.
— И я могу сейчас спокойно выйти в эту дверь?
— Конечно.
Большего Оболенской и не требовалось — она тотчас же кинулась прочь, опасаясь, что если промедлит хоть немного — Ковалевский ее остановит вопреки тому, что только что сказал. Но этого поляк делать не стал. В спину Настасьи Павловны донеслись лишь его слова:
— Но имейте в виду — я найду вас, когда того пожелаю.
Слова эти еще звучали у Оболенской в ушах, когда она бежала по нижней палубе к лестнице, дабы вернуться к тому месту, где оставил ее Петр Иванович и где, как надеялась всей душою Настасья Павловна, он ждал ее теперь целый и невредимый. Но, похоже, в этот день все шло решительно наперекосяк, потому что едва Настасья приблизилась к лестнице, как заметила знакомый силуэт, облаченный в серый фрак, и, гонимая дурными подозрениями, последовала за человеком, напоминавшим со спины дражайшего дядюшку Аниса Виссарионовича. Задаваясь на ходу вопросами о том, почему Фучик не сказал им с Петром Ивановичем о том, что тоже будет находиться на «Александре Благословенном», Оболенская припустила вслед за серым фраком, который с подозрительной скоростью спускался вниз, к самому трюму.
Все также подчиняясь больше инстинкту, нежели разуму, Настасья Павловна юркнула в трюм следом за то ли Анисом Виссарионовичем, то ли за кем-то очень на него похожим, и стала свидетельницей странного зрелища, которое, как размышляла она секундой позже, быть может, ей просто померещилось, но в сей момент, в полутьме, привиделось Оболенской, будто мужчина нырнул прямо в висящее на стене огромное зеркало и исчез без следа.
Несколько мгновений Настасья Павловна стояла растерянная, слушая стук собственного сердца, бешено колотящегося о ребра от быстрого бега и охватившей все ее существо тревоги; затем она все же подошла к странному зеркалу и вгляделась в него, но это совершенно не дало ей никаких подсказок о том, куда исчез человек в сером фраке. Во всем происходящем, похоже, присутствовала некая мистика. Может быть, этот нечестивец владел какими-то магическими знаниями, что позволяли ему скрываться, не оставляя следов, вот уж не в первый раз? И не за ним ли гнался Петр Иванович, когда повлек ее за собою, а затем оставил на средней палубе, чтобы отправиться на поиски одному? Вопросов было, как всегда, много, а ответов по обыкновению — ни одного. Задумавшись над всей этой безрадостной ситуацией, Оболенская оперлась плечом о зеркало и в следующий же миг, покачнувшись и совершив оборот на девяносто градусов, влетела в совершенно иное помещение, осознав на ходу, что никакой магии в исчезновении убивца не было — только лишь дешевый фокус. И, как уже было заведено по какому-то нелепому сценарию, оказалась Настасья в этот момент аккурат перед Петром Ивановичем Шульцем, немало удивленным ее появлением, за тем лишь отклонением от традиций, что на сей раз ей удалось на него не упасть.
— Где он? — спросила Оболенская лейб-квора в самую первую очередь, с разочарованием оглядывая комнату и понимая, что мужчины в сером тут нет. — Он же только что был здесь! — не сдержала Настасья Павловна праведного гнева, отчетливо звучавшего в ее голосе, причиной чего было то, что их снова обвели вокруг пальца.
Поначалу возникшие в голове Шульца сомнения в том, что ему не стоило оставлять Настасью одну, исчезли, когда его охватил такой азарт погони, что он забыл обо всем на свете. Он мчался по палубе среднего класса, чувствуя, что близок к тому, чтобы поймать убивца настолько, насколько не был близок до этого никогда. В ушах с шумом стучала кровь, каждый вдох приходилось отсчитывать про себя, чтобы не сбилось дыхание. Раз-два, раз-два, раз-два — такой четкий такт помогал Петру Ивановичу не отвлекаться от намеченной цели и держать мысли в относительно строгом порядке.
