— Ну а во-вторых, что касательно Долгоруковых, кои послали вас в Шулербург, дабы следить за этим делом, то я польстил вам безбожно, Настасья Павловна, убедив их, что вы куда умнее, чем то кажется согласно вашей репутации. По моим расчетам, вы со своей глупостью должны были окончательно испортить расследование и без того бесславному агентству, кое я также порекомендовал Великому князю, считая, что этим неудачникам никогда не удастся напасть на мой след… Но, однако, я немного ошибся, — взгляд Леславского сделался вдруг цепким и злым, и он произнес резким тоном:
— А где Марго?
— Вы имеете в виду вашу сообщницу? — поинтересовалась Настасья Павловна.
— Я имею в виду брошенную царскую дочь! — рявкнул в ответ штабс-капитан и забормотал себе под нос — так, что Оболенская с трудом разобрала его слова:
— Но скоро он за все заплатит. За нее, за меня…
— Эта женщина — царская дочь? — уточнила Настасья Павловна, поджав губы, лишь бы не рассмеяться презрительно от одного только подобного предположения.
— О да! Ее мать, красивейшая женщина, актриса императорского театра, была вероломно обманута похотливой свиньею, которую зовем мы своим императором! Но скоро придет ему на смену новый повелитель! И все они вспомнят обо мне… все, кто не хотел меня замечать… все, кто вынудил бесчисленные эти лета гнить, нося звание ничтожного штабс-капитана! А я был способен на большее! На великие дела! — Голос Леславского сорвался на крик, затем внезапно сделался заискивающим, когда он повторил свой вопрос: — Так где она?
— Должно быть, рассказывает Всевышнему стишок про рубин, гагат, александрит, изумруд и алмаз, кои вы похитили у императорской семьи, — пожала плечами Настасья Павловна, стараясь не слишком откровенно смотреть за спину Леславского, где уже находился Шульц.
— Вы убили ее! — воскликнул штабс-капитан неожиданно визгливо, но столь же внезапно успокоившись, снова забормотал: — Ну ничего, ничего… у меня уже есть ее кровь…
С этими словами потянулся Леславский к одному из рычагов металлического монстра и в сей же момент прыгнул на него сзади Петр Иванович. Но до того успел штабс-капитан все же привести машину в действие и, пока мужчины катались по полу, охваченные пылом борьбы, Оболенская смотрела, как изобретение Алексея Михайловича начинает извергать пар. Позади нее мгновенно встревожился Моцарт и, ухватив Настасью Павловну за юбку, потянул было прочь, да только никак не могла она сделать ни единого шагу, словно бы сознание ее боле ей самой не принадлежало…
Чем внимательнее вслушивался Петр Иванович в беседу, что затеяла Оболенская с Андреем Васильевичем Леславским, тем больше ужасался. И весь личный ужас лейб-квора Шульца состоял в том, что женщина, которой он доверился и перед которою открылся, была вовсе не той, за кого себя выдавала все то время, что прошло с момента их знакомства.
Он мысленно отмахивался от слов-жал, которые витали вокруг него, будто подземная пещера решила самовольно свести Петра Ивановича с ума, отражая от своих стен признания Оболенской многократным эхом. Но как ни старался, в воспаленном мозгу слышен был рефрен, и суть его состояла в простой истине — Настасья Павловна была приставлена к нему кем-то и, находившись подле него, выполняла чьи-то указания.
Он впервые в жизни чувствовал себя преданным. Настолько, что это не укладывалось у Шульца в голове, и кабы не готовое к подобным экзерсисам тело, вероятнее всего, не смог бы сделать тот последний шаг, которого требовала от него сложившаяся ситуация. Стоило Оболенской отвлечь Леславского настолько, что он полностью был увлечен беседою, как Шульц прыгнул на него, словно пантера на жертву, роняя на каменистый пол.
Краем глаза он успел заметить, что Андрей Васильевич успевает привести в действие адскую машину, а последствий данного события предугадать не мог. Из слов штабс-капитана был ясен примерный ход событий, что послужили их нынешнему местонахождению, однако очень многое еще оставалось под сенью тайны. Впрочем, в данный момент, увлеченный тем, чтобы уклоняться от ударов разъяренного Леславского, который сыпал их Шульцу на голову нескончаемым градом, и одновременно пытаясь нанести точно такие же в ответ, лейб-квор не мог мыслить ни об адской машине, ни обо всей этой истории в целом, разбираться в коей им предстояло и после того, как они покинут эту злосчастную пещеру.
— Черт бы вас побрал, лежите же смирно, — наконец нависнув над противником и несколько раз приложив его затылком об пол, процедил Шульц, хватая Леславского за грудки, чтобы продолжать стучать капитаном о камень.
— Вот еще! — выкрикнул тот, проведя отличный хук слева, который едва не сбил лейб-квора прочь.
Петр Иванович не мог понять, что именно происходит — его сознание то заволакивало туманом, то ясность ума возвращалась к лейб-квору вновь. И чем больше времени проходило, тем меньше он становился властным над своим телом.
Скажи ему кто ранее, что он будет хоть раз в жизни рад сыскным из Охранного, которые бы ворвались в самый разгар выполняемого задания, Петр Иванович бы рассмеялся тому в лицо. Но когда он осознал, что еще немного, и Леславский одержит над ним верх, нежданно помещение заполонили люди в военной форме во главе с Фучиком, который прижимал к носу платок.
— Рычаг! — выкрикнул Шульц, указывая на машину, что все больше духарилась, выпуская новые и новые облачка ядовитых испарений. — Анис Висса. о…ыч! Рычаг!
Повторять дважды не пришлось. Подпрыгнув на добрых полметра, Фучик, с неожиданной для его лет прытью, повиснул на металлическом штыре, пригибая его книзу, и агрегат фыркнул раз-другой и притих.
Притих и штабс-капитан, вдруг сделавшийся из обезумевшего фанатика жалким и тщедушным. Лейб-квор неспешно перекатился с него, распластавшись на каменном полу и раскинув руки в стороны. Видел, как сыскные бросаются к Леславскому, чтобы арестовать его, но мало испытывал ко всему происходящему интерес. Радость от того, что дело это завершилось таким благоприятным образом, и что ничто нынче не угрожало более дому императора, омрачилась все теми же мыслями, что и ранее.
Оболенская Настасья Павловна его предала. И точка. Иначе он услышанное обозначить не мог. Однако повинуясь какому-то уродливому и весьма вредному для своего спокойствия желанию, он поднялся на ноги, подошел к ней и спросил холодным и, как ему самому казалось, безразличным тоном:
— С вами все в порядке? Ежели да, я провожу вас к выходу наверх. Нам всем не помешает оказаться на свежем воздухе.
Оболенская не могла бы сказать, сколько времени она провела словно бы в каком-то забытье, что накрывало ее разум подобно волнам во время прибоя, позволяя сделать лишь вдох перед тем, как воля ее снова оказывалась подавленной неведомою силою, и как ни желалось Настасье Павловне прийти на помощь Петру Ивановичу, сделать это не было у нее никакой возможности, потому как собственное тело теперь ее саму не слушалось вовсе.
Прошло несколько минут, а может быть, и часов — сего она не знала, прежде, чем дурман рассеялся и, сделав жадный глоток воздуха, обнаружила Оболенская пред собою господина лейб-квора, но казался он в момент сей совершенно чужим, и говорил с ней столь холодно, что у Настасьи Павловны враз оборвалось сердце.
