Впрочем, ровно до того момента, как ее стоны стали настолько натуралистичны, что можно было давать Тане премию имени того самого Вудмана, если бы таковая существовала, за непревзойденные симуляции в постели. Причем для этого ей даже не пришлось его касаться. Она, в общем-то, почти на него не смотрела вовсе, весьма увлеченная проверкой дядиной кровати на прочность. И это – ее безразличие к его присутствию рядом, да ещё и в не совсем одетом состоянии – тоже раздражало. До невозможности и острого желания подойти сейчас к кровати и вырвать свою «невесту» из сна самым действенным способом – сотворив с ней все то, что она озвучила настолько удачно, что в брюках у него теперь было так тесно, что они, казалось, того и гляди затрещат по швам. И этот простой факт банальной похоти был, тем не менее, самым невероятным из того, что случилось с ним за сегодняшний день – как минимум. А как максимум – за все то время, что прошло с тех пор, как дядя поставил его перед идиотским ультиматумом.
Не то, чтобы Таня была настолько непривлекательна, что он не допускал прежде и мысли ее трахнуть. Конечно же допускал. Ещё тогда, когда скромная воспитательница вырядилась на ужин так, что он стал опасаться, что дядя примет ее за представительницу совсем иной профессии. И, вспомнив сейчас ее короткую юбку и длинные ноги, обтянутые чёрными чулками, Левицкий ощутил, что начинает злиться ещё сильнее.
Да, он хотел ее. Но никогда не думал, что сможет так завестись от одних лишь стонов, тем более насквозь лживых. Впрочем, его положение весьма усугубило ещё и то, как Таня активно поерзала у него на коленях. И не могла же она, бл*дь, не понимать, какой эффект производят на него эти действия. В конце концов, стоящий член было не спрятать в карман, как, сука, носовой платок и невозможно скрыть, как течку под женской юбкой.
И вот, сотворив все это, она теперь спокойно себе спала, а он стоял – причем всеми способными на это частями тела – и вполне серьезно думал, а не трахнуть ли её так, чтобы она повторила все те же стоны, только уже по делу и в десятикратном размере. И искушение сделать это в какой-то момент стало настолько чудовищно-острым, что Роберт спешно поднял свою рубашку с пола и, накинув ее на плечи, быстро вышел из комнаты, только чудом при этом удержавшись от того, чтобы громко хлопнуть дверью.
Оказавшись за пределами спальни, где ему стало откровенно душно, Левицкий перевел дух и направился по коридору к лестнице. Рубашку при этом застёгивать не стал – в конце концов, после этого театра одной актрисы вряд ли кого-то удивит его крайне небрежный вид, тем более что все наверняка давно спали, перекрестившись с облегчением, когда его «невеста» закончила свой эротический концерт.
Как оказалось, Роберт в своих предположениях ошибся. Похоже, не ему одному было в эту ночь совершенно не до сна.
Печенька, на удивление трезвый и что ещё более странно – хмурый, сидел, как и ранее днем, все в том же кресле у камина, где огонь уже едва тлел, отчего в комнате стало довольно прохладно, и, похоже, даже не заметил появления Роберта.
Левицкий молча подкинул в камин старомодные дрова, и, дождавшись, когда пламя займётся с новой силой, присел в соседнее со Славиком кресло и спросил:
– Не спится?
Печенька вздрогнул, словно все это время спал с открытыми глазами, а теперь оказался резко разбужен, и, кинув на Роберта мимолётный взгляд, вздохнул:
– Угу. А ты-то почему не со своей горячей штучкой?
– Ее было слышно на весь этаж? – спросил Левицкий, без особого, впрочем, интереса.
– Я тебе больше скажу – ее было слышно даже на улице. Я вышел покурить, а потом как это началось – забыл аж про сигарету, чуть пальцы себе не поджарил.
– Я пришлю тебе денег за моральный ущерб, – устало усмехнулся Левицкий.
– Так ты что, реально ее трахнул?
«Да если бы!» – подумал Роберт про себя. Тогда, вероятно, не было бы этого чувства неудовлетворения и странного ощущения чего-то неправильного, причин которого совершенно не мог понять.
– Нет, – ограничился он коротким ответом.
– Понятно. А хотелось? Впрочем, не отвечай, судя по твоей физиономии – тебе не дали.
Левицкий только молча хмыкнул. Не дали. Заезженная для многих фраза, крайне далёкая от его реальности до этого момента. Возможно, именно это подспудно его и беспокоило? Идиотское мужское эго и не более того. И вообще, наверное все дело просто в том, что у него давно не было женщины, отсюда и столь острая реакция на эту воспиталку. Причем секса у него не было вот уже несколько суток, с того самого дня, как проклятый детский мячик угодил ему в голову. И, похоже, напрочь отшиб мозги. Иначе он вряд ли устроил бы весь этот фарс, ибо затея с наемной невестой, недавно казавшаяся гениальной, теперь вдруг перестала видеться Роберту таковой.
Внезапно захотелось сорваться с места и поехать куда-нибудь, где можно снять себе очередную подружку на одну ночь. Так привычно и так обыденно. И не испытывать при этом странных, тревожащих ощущений, которым даже не мог дать названия. И он, вероятно, так и сделал бы, не находись они довольно далеко от города. И если бы это не выглядело довольно странно для всех любителей совать свой нос в чужую жизнь. Чего доброго, пришлось бы объяснять дяде наутро, куда это он сорвался среди ночи после бурного секса.
Роберт ощутил, что ему вдруг стало дико тошно. От всей этой лжи и ограничений, которая она на него накладывала. По возвращении нужно будет надавить на дядю основательно, чтобы получить эти триждыклятые акции, после чего он сможет наконец спокойно послать ко всем чертям эту воспитательницу и все те неудобные эмоции, что она в нем вызывала. Предварительно с ней щедро расплатившись, разумеется.
– Ну а ты чего сидишь тут с такой рожей, словно тебе тоже не дали, но только очередной кредит? – спросил Роберт Печеньку, нарушая воцарившуюся между ними тишину.
– Я думаю.
– О чем?
– О том, что, похоже, живу неправильно.
– У-у-у, на такие темы лучше трезвым не думать, – протянул Левицкий и направился к бару, ощущая, что ему реально очень нужно выпить. Как минимум – чтобы забыть все, что произошло в этой чертовой спальне. – Что тебе налить? – спросил он Славика, снимая крышку с дорогостоящего французского коньяка, которым собирался залиться сам.
– Я не буду.
– Ты точно здоров? – приподнял брови Роберт, только теперь осознавая, что с другом действительно творится что-то неладное.
– Физически – да, – пожал плечами Печенька, – а душевно…
Ну нет, о душе Роберт точно не был готов говорить трезвым. И одним бокалом тут было не обойтись. Прихватив с собой всю бутылку, Левицкий вернулся к камину и коротко предложил:
– Поделись.
– Я не знаю, зачем я живу.
Плохо дело. Роберт сделал первый – довольно большой – глоток.
– Ради удовольствия? – предположил он.
– Это ты можешь ради удовольствия. А у меня на это денег нет.
