— Но если вы все знали, то почему молчали? — растерянно спросила я.
— Люди как-то лучше знакомятся, когда все происходит случайно, — невозмутимо сказал Митирув. — Согласитесь, если бы я привел вас к нему за ручку, эффект был бы совсем другим.
— Так вы все подстроили! — возмутилась я.
— А еще я нарочно ногу себе сломал, — поддакнул гентбарец. — Для убедительности.
— Кто вас знает! — в запальчивости воскликнула я.
— Перелом — это очень больно, если что, — мирно сказал он. — Попробуйте как-нибудь сами, на досуге.
— Вы невыносимы!
— А вы предсказуемы.
— Зачем вы мне это все рассказываете?
— Затем, чтобы вы, Элина, ни в чем меня не обвиняли. Вы же любите обвинять. По-вашему, раз я кисмирув, то этакий всесильный бес с неограниченным полем влияния, даром, что телепатической паранормой я не владею. Я устал от такого предвзятого отношения к себе. Если бы моя малинисвипи не просила за вас, я бы вас не терпел, поверьте.
— Теперь мне надо встать на колени, плакать и молить о прощении, — зло сказала я. — Так?
— Было бы неплохо, — кивнул он, — но не надо. Ответьте лучше мне на вопрос: как же вы работаете столько лет под началом профессора Сатува, он ведь тоже кисмирув?
— Он не считает меня врагом, — объяснила я. — Но я несколько раз видела, как те, кто доставлял ему неприятности, внезапно меняли место работы. Добровольно, разумеется. Он бы и губернатора нашего выжил, если б задался такой целью, но профессору неинтересны околовластные дрязги, он занимается наукой. А вы, Митирув?
— Я — оператор гейтов большой пересадочной, — честно сказал он. — Мне нравится моя работа. Идти по головам к креслу Президента Земной Федерации не собираюсь. Элина, — добавил он, качая головой, — хотел бы я обладать десятой долей того могущества, которое вы мне приписываете! Сразу жить веселее стало бы.
На это я не нашлась, что сказать. Сидела над чашечкой с остывшим кофе, и не знала, что сказать. Признавать правоту поганца — неприятно, что ни говори. Но он был прав. Кисмирув это умеют — видеть насквозь. Рождаются с этим. Биология, ничего не поделаешь.
К Таське разрешили заглянуть ненадолго. Она не спала, но взгляд расплывался, и говорить подруга старалась короткими фразами.
— Мерзкое состояние, — жаловалась Кудрявцева, — как под наркозом. Еще восемь дней осталось. Восемь! Я сойду с ума.
— Прости, — я осторожно взяла ее за руку. — Из-за меня…
— Глупости… Ты держала бы меня тоже.
Да. Держала бы. Разумеется. С души гора свалилась: Таська зла на меня не держит! Она снова начала засыпать, и дежурная медсестра, заглянувшая проконтролировать, меня выгнала.
Вредный врач слово сдержал: отпустил меня только поздним вечером. Я снова заглянула к Таське, она все еще спала. Будет спать еще долго, я знала, знала, но не могла уйти, не посмотрев на нее. Митируву разрешили побыть с ней, ненадолго, и как раз я его увидела, когда подошла перед выпиской. Гентбарец меня не заметил, по-моему. Сидел в своем передвижном кресле, которое ему выдали из-за ноги, рядом с Таськиной кроватью, держал подругу за руку. Не обернулся на звук уходящей в стену двери. Может, не слышал…
И лицо у него было такое… такое… Любовь.
Гентбарцы способны любить вне зависимости от гендера. Умение любить — отличительная черта любого живого существа, разумного или нет. Но у гентбарцев все устроено навыворот, то есть, сложнее, чем у нас.
Любовь в нашем понимании доступна лишь крылатым особям, мужчинам и женщинам, ответственным за деторождение. Остальные не способны к размножению, и секс как таковой им не нужен, но они любят — каждый по-своему.
Чабис — оторвет голову любому, кто не так на тебя посмотрит.
Номо — с радостью будет возиться с твоими детьми.
Носвири — построит дом, сивисноре — займется твоим здоровьем.
А кисмирув — будет служить. Тебе, твоим детям, твоей семье. Смысл его любви именно в этом. В служении.
Кажется, хаосу изначальному, в котором перманентно пребывала Таськина многонациональная семья, наступает конец. Скоро там все расставится по полочкам, уляжется по углам, расстелится коврами, расцветет розами, и — все как бы само собой, без видимых усилий. Неплохо, если подумать. Наверное.
Но я бы не смогла.
Избавьте меня от гентбарской любви во всех ее проявлениях!
Они встречали меня все: Крис с Татьяной, хмурые, наверное, снова прямо перед встречей друг с другом поцапались. И Антон со своей девушкой, у нее было какое-то совсем уже сложное таммеотское имя, я никак не могла запомнить его. Мне было неловко и стыдно за такой провал, в самом деле стыдно — лингвист, эксперт, имя запомнить не может, и я решила потом как-нибудь тихонько спросить у Антона, чтобы записать где-нибудь в документ терминала на память. Чтобы подсказка была…
И Январь, конечно же. Сегодня он был во всем белом. Мой белый ангел. Я смотрела в его глаза и никого не видела и с досадой ждала, когда же и Крис с Татьяной и Антон со своей девушкой нас оставят одних. Но они хотели говорить с Январем, с Драконом, как они его называли, когда я спросила, почему Дракон, он шепнул мне на ухо «потом расскажу», а остальные засмеялись, и Таня хмыкнула: «да уж, он расскажет очень скоро, точнее покажет», но я снова почти не слышала ничего.
Его голос.
Его прикосновение.
Его жар, обнимающий от макушки до пяток на расстоянии.
Но его друзья никак не отпускали его. Им хотелось с ним разговаривать. О каких-то событиях из прошлого, о которых лично я ничего не знала вообще. О каких-то общих знакомых, друзьях знакомых, родственниках. Я делала вид, что внимательно слушаю, а сама жарилась на медленном огне: когда, ну, когда, когда уже они все уйдут!
Мне казалось, никогда.
Эгоистично, знаю. Плохо, — знаю, знаю. Но я ничего не могла с собой поделать. Меня качало из жара в холод и обратно, впервые в жизни мне остро хотелось остаться одной — с мужчиной. Не с абстрактным каким-то мужчиной в целом, а конкретно вот с этим. С Январем Горячевым. Удивляло, как я так легко и просто ушла от него на Нивикии-Орбитальной.
Безумие, как оно есть.
Наконец, компания наша разошлась по парам, кто куда. Мы пошли по узкой дорожке, сразу свернувшей куда-то за угол, к каменной стене, стена шла вдоль длинной постройки, такая же высокая и длинная, а потом она внезапно закончилась. Мы вышли на небольшую террасу, полукругом нависшую над говорливой речкой, речка уходила вниз, раздвигая лесной океан.
А на дне океана — тянулись прихотливым лабиринтом улицы. Крыши с обязательной башенкой, символизирующей силу. Маленькая копия легендарной Узорчатой Башни, обязательная для правильного таммеотского дома. Хозяева не скупились на подсветку — традиционно в одном тоне, и перед нами раскинулось пространство синих, зеленых, сиреневых, белых, розовых полей. Небо полыхало над ними сотнями крупных звезд. Речка ныряла куда-то в закат, там, если припомнить карту, разливалось одно из выгнутых полукругом озер, охватывающих гору по периметру.
