— Равеенгларан, — сказал Январь, не выпуская моей руки. — Город Тысячи Огней.
Я кивнула: город получил свое название не зря.
Мы снова целовались, на ветру, целовались неистово, как подростки, холодный вечерний воздух пьянил как вино многолетней выдержки, и, как хорошее же вино, источал терпкий тонкий аромат влаги, будущего дождя, цветов, вступающего в ночь города…
Пришла я в свой, снятый на время лечения Таськи, дом уже на рассвете. Хозяева домовладения спали, калитку открыл электронный ключ, переданный в личном сообщении. На дорожке мягко высветились стрелочки-указатели, куда идти, где сворачивать…
Равеенгларан не относился к туристическому поясу, основной поток приезжих обтекал его с востока. Поэтому найти здесь полностью удовлетворяющее галактического странника жилье было сложно. Все хорошие квартиры давно разобрали, лето, разгар сезона все-таки. Мне, а точнее, Митируву, удалось найти домовладение, сдающее небольшие коттеджики на один этаж всем желающим; там было свободно одно место — угловой корпус, с окнами на лесной склон, а не на улицу. Я взяла, рядом же совсем с больницей, через два квартала. Но оценила расположение входа только теперь, когда пробиралась внутрь на рассвете, совсем как в детстве, когда мы украдкой ходили в ночь кататься с заснеженных склонов прямо в горячее озеро.
Никаких строгих воспитателей, никаких вопросов, пришла поздно, ну и пришла поздно, подумаешь. Оплата внесена вперед, с ума, предварительно загрузившись этанолом, не схожу. Ну и пускай.
В доме я, не раздеваясь, повалилась на постель, закрыла глаза и со вкусом припомнила все до самого слабого прикосновения. Его дыхание на шее. Щекотно, радостно, тревожно, дрожь по всему телу, а затем его пальцы — от подбородка по ключицам к груди, — и я первая, сдавшись, запускаю пальцы ему в волосы, мы снова целуемся, — до умопомрачения.
Все из головы вылетело, все! И что прохладно не по-летнему, и что могут увидеть, и что вообще-то на первом свидании — не надо бы…
Безумие.
Эля, ты влюбилась.
Пропала, наверняка. Пропала…
Шел дождь.
Спокойный, неторопливый, он скатывался с крыши, звонко ударяя в водосточный желоб, затем узким ручейком стекал по дренажной канавке в цветник. Цветы — местные лилии пронзительного малинового оттенка, по-таммеотски — сакаанарой, поджали лепестки, дождь им не нравился.
С утра Январь принес полный короб оранжевых грибов, и мы их сейчас вдвоем чистили. Нанижем на прутики вместе с особым образом замаринованным еще с вечера мясом, запечем на открытом огне, получится объедение — язык проглотишь, пальцами закусишь.
Январь любил Равеенгларан, Город Тысячи Огней, именно за его лесной кластер, позволяющий туристу жить в гармонии с природой. Хочешь завтракать — готовь сам. Хочешь собрать что-нибудь в лесу — ягоды на варенье, грибы для жарки — собирай, вари, жарь. Охота, правда, запрещена, сафари-парки располагались в других местах планеты. Но можно было кормить специальным кормом копытных, которые до того обнаглели, что по утрам просовывали свои рогатые мордочки прямо в окно, жизнерадостно мекая — мол, хватит дрыхнуть, двуногий безрогий, жрать давай. Из птиц присутствовали мелкие птеродактили с зубастыми клювами, один раз залетел горный абай — здоровая серая в алую крапинку дура с размахом крыльев метра на три.
Январь рассказал местную байку о том, как такой вот абай поднял в воздух подростка и через десяток метров угодил в силовой капкан, организованный обозлившимся на тупую птицу папой парня. Информ, правда, случай этот не подтвердил, отнеся его к разряду выдуманных страшилок. Но если верить таммеотским легендам, то раньше, в древние славные времена абаи были крупнее, а горы — выше…
Костер прогорел, и мы положили над рдеющими углями нанизанные на железные прутья грибы и мясо. Через время по воздуху поплыли ароматы настолько аппетитные, что оставалось только сглатывать слюну в нетерпении, когда же все приготовится.
Я смотрела, как Январь старательно поворачивает мясо, чтобы оно равномерно пропекалось. Он был без рубашки, в одних, подвернутых до колен, лесных, серых с зеленым, маскировочным узором, штанах. По рукам вились зеленые драконьи кольца татуировки, набитой древним способом — костяной иглой и специальной краской. За этих драконов он, собственно, и получил свое прозвище. Был мальчишкой, объяснил. Хотел испытать себя. За время процедуры не пикнул, а вот потом наревелся, специально забиваясь в укромные места, чтобы никто не увидел. Пока не зажило…
Сейчас рассказывал о пережитом с усмешкой, вот мол, дуралей какой был.
— Но ведь тогда для тебя это было важно, — возразила я.
— Еще как, — усмехнулся он.
Мы разговаривали, узнавая друг друга. Семья Января перебралась на Новый Китеж, когда он был еще совсем маленьким. Пирокинетики предпочитают селиться в приполярных областях, где климатические условия сходны с условиями Старой Терры, и Горячевы не стали исключением. Январь рассказывал о Веселограде, затерянном в снегах городке, где он вырос, о соседских ребятишках и совместных проказах, я слушала. Скупые короткие фразы, но за ними стояла целая жизнь моего мужчины, и приятно было видеть, как он доверчиво приоткрывает дверь, впуская в свое прошлое меня.
Потом мы ели мясо с грибами, и пили терранское вино из «горячего» винограда. На Старой Терре носителями пирокинетической паранормы являются даже деревья, иначе там просто не выжить. Но деревья не могут генерировать плазму так, как это делают животные и люди. Они просто растут и отдают в воздух тепло, этакие естественные теплогенераторы. Вино из ягод «горячего» винограда, вызревающего к середине морозной осени, хранит в себе неповторимый вкус огня и холода, ни в каком другом напитке ничего подобного не встретишь. Оттого и ценятся в Галактике терранские вина, — суммы иной раз поистине астрономические, за маленькую бутылку. А уж подделок сколько!
Январь привез с собой настоящее.
Мы пили вино, и целовались, медленно, неторопливо, угар первых дней схлынул, и нужда в спешке пропала. Дождь капал с крыши, с навеса над верандой, шуршал в кронах могучих деревьев, барабанил по железным листам, на которых в ясную погоду сушились половинки фруктов, а теперь ничего не было. Счастье, это, оказывается, так просто!
Стоять, вбирая тепло друг друга, слушать дождь, слизывать капельки вина с губ другого, и знать, что впереди — вечность, еще целых двадцать дней отпуска, двадцать дней как двадцать тысяч лет.
Я не спрашивала, что Январь будет делать дальше, когда вечность закончится.
Не думала об этом сама.
Мне впервые в жизни не хотелось думать наперед, а что оно там будет и как оно будет, зачем, почему, отчего и когда.
Будет день, будет и пища, как часто говаривала нам старенькая номо, бессменная мама всего нашего этажа.
Потом.
Не сейчас.
Сейчас мы словно плыли внутри радужного мыльного пузыря, и защитная пленка его была крепче силового камуфляж-поля: ни одна беда не могла проколоть и ужалить.
