Счастье — это ведь действительно очень просто…
Пылающие ночные сумерки пахли цветущими лесными травами, орехами, остывшим пеплом и промытой дождем саангмаковой листвой. Характерный тонкий запах, чем-то схожий с запахом цветов «горячего» терранского шиповника, ни с каким другим его не спутаешь. За окном монотонно шебуршал дождь, наполняя мир уютными шорохами.
Январь спал, по детски подложил ладони под щеку. Во сне его лицо разгладилось, стало совсем мальчишеским. Интересно, что ему снилось… Может быть, детство. Малиновое варенье, мамины руки, весенний снег, по которому весело бежать босиком… Помнится, я в детстве завидовала сверстникам-носителям паранормы страшно, и тоже порывалась бегать босиком. По снегу. Закаливание помогло, но, прямо скажем, ненамного: как только приходили устойчивые холода, от минус десяти по Цельсию и ниже, приходилось влезать в обувь и пуховик.
Наш интернат стоял возле теплового оазиса. Там били термальные источники, и круглый год температура стояла одинаковая — около двадцати градусов все по тому же Цельсию. Старая Терра хранит традиции, не спеша в обиходе переходить на общий федеральный стандарт единиц измерения. Мучаются, каждый раз пересчитывая, когда нужно сделать перевод каких-либо исследований, связанных с измерениями, но держатся за привычное крепко. Таська говорила что-то про то, как климат определяет культуру, бытие влияет на сознание, но я слушала вполуха, надо будет снова спросить.
А с другой стороны нашего оазиса располагался городок Отрадное, и там жила большая семья Горячевых, у пирокинетиков всегда очень большие семьи. Январь вместе со своими старшими приезжал к родне, конечно же. Может быть, мы даже встречались. Я уверена, что даже не «может быть», а совершенно точно встречались, и кто, спрашивается, запустил в озеро, где мы купались, длинного довакийского ужа? Змея безобидная, неядовитая, любопытная, доброжелательная к людям, а эта конкретно была еще и прирученная, но какая же у нее морда страшная! С выпуклостями, выростами, четырьмя двухзрачковыми глазами и длинным раздвоенным языком! Когда такое внезапно вынырнуло вдруг рядом с нами, заряд бодрости мы получили приличный.
Январь отнекивался, но в глазах у него плясали чертики, и я объявила, что знаю теперь виноватого, пусть не отпирается, а он предложил его побить, закончилось все понятно чем. Теперь Январь спал с ладонями под щекой, а мне не спалось почему-то. Я сидела рядом, завернувшись в покрывало, смотрела, как спит мой мужчина, и счастье накатывало волнами. Казалось, еще немного, и утону совсем.
Как я раньше жила без него?
Не знаю.
— Эля, ты влюбилась, — заявила Таська, когда я пришла ее проведать.
Ей уже разрешили вставать, дело бодро бежало к выписке, еще три дня и вот она, вожделенная свобода от больничных стен.
— Да? — спросила я. — Так заметно?
— Еще бы оно было незаметно! — ответила Таська. — Глаза горят, на лице — печать сумасшедшей. Ты влюбилась!
— Допустим, — сказала я нарочно спокойно, но не удержалась, расплылась в счастливой улыбке.
За простым утверждением «ты влюбилась» стоял реальный мужчина. Январь Горячев. Его руки, его голос, его дыхание… Все мои мысли возвращались к нему, так или иначе. Это не могло не отразиться на моей физиономии.
— Как я рада за тебя, Эля! — серьезно сказала Кудрявцева. — Не поверишь просто, как.
— Спасибо.
— Ты только не растворяйся в нем до костей, — предупредила она. — Ни ему, ни тебе этого не надо. Любят — равных и тех, кто выше. Жидкий раствор никому не нужен.
— Ты о чем? — не поняла я.
— А, глупости, не обращай внимания, — отмахнулась она.
А мне показалось, будто она хотела сказать что-то еще, но передумала. Позже, вспоминая наш разговор, я поняла, что Таська, влюблявшаяся много раз, хотела меня предостеречь, исходя из собственного опыта, но пожалела глупую. Наверное, опять же, вспомнила себя в таком состоянии. Когда все непрошеное летит мимо ушей и мимо сердца…
Но, с другой стороны, как можно было усомниться в моем Январе?
Мы снова слетали в Каменное море, теперь уже только вдвоем. Подобрались к самому эпицентру, внутрь нас не пустили, конечно же, но с гребня застывшей гранитной волны прекрасно была видна ровная, чуть выпуклая, каменная поверхность, воздух над которой слабо дрожал, как бывает над поверхностями озер в жаркий день.
Эпицентр до сих пор проявлял какую-то активность. Не зря же его так охраняли!
— Десять тысяч лет назад, — сказал Январь, качая головой. — И до сих пор…
— На самом деле, даже больше, — ответила я. — Установлено, что весь этот бунт происходил примерно двенадцать-тринадцать тысяч лет назад, в докосмическую эпоху Таммееша. Между мирами они путешествовали при помощи Врат, ключ к которым утерян безвозвратно. Но что Врата существовали, тоже подтверждено. Служба исторической памяти Оллирейна любезно предоставила нам данные…
— Оллирейн, — с неудовольствием выговорил Январь. — Не упоминай при мне этих!
— А что? — я все еще не понимала.
— Ненавижу! — он непроизвольно сомкнул кулаки и над ними вспыхнуло горячее пламя. — Ненавижу гадов!
— Война с ними ведь окончилась, — неуверенно сказала я, и не угадала.
Оказывается, не окончилась. Оказывается, стычки продолжались. Полноценной войной эти конфликты назвать было нельзя, но они были, и в них погибали не только военные, гражданским доставалось тоже. Слишком свежи были наши обиды, немало оставалось тех, кто не желал успокаиваться. А что до противника, то у этого народа генетическая память, передаваемая от родителей к детям. Избавиться от такого наследия за пару поколений точно не удастся.
Если уж Январь безо всякой генетической подпитки не мог успокоиться.
Да, он ненавидел. Тяжело и глубоко. Таська меня в расизме когда-то упрекала, так вот, она Января не слышала. И причины ведь были. Пирокинетики почти все служат. Не в армии Федерации, так в планетарной полиции. Но у Горячевых практически все прошли школу космодесанта, Альфа-Геспин. Я сама видела круглые голографические отметины на предплечьях Января — каждая знаменовала собой прохождение очередного курса. Чему там учат, Январь особо не рассказывал, но я догадывалась, что курсанты там не шапочки вязали.
Мы поставили палатку под гребнем каменной волны, у озера. Здесь, у волн возле эпицентра, тоже были озера, но более глубокие и узкие, чем на краях. Вода была настолько прозрачна, что отражала пылающее небо Таммееша со скрупулезной точностью фотоаппарата. Казалось, что под сверкающей пленкой глубины — всего ничего, настолько хорошо просматривалось дно, в мельчайших деталях и частностях. Но я знала, что впечатление — обманчиво. Не просто глубина, — выверты самого пространства, шагнешь сглупу, провалишься, обратно не вынырнешь.
— Ты правда страдал по мне? — спросила я, когда мы лежали в обнимку внутри палатки.
Вместе с ночью на Каменное Море опустился холод, здесь всегда было так, к утру даже мог выпасть — и часто выпадал! — снег. Но внутри палатки стояло комфортное сухое тепло, можно было не волноваться о простуде.
