Может, и так…
Но это еще и объясняет почти мгновенную смерть сразу для всех. Если у всех в голове — импланты, то доставить билет к Харону через поводыри, посредством, так сказать, массовой рассылки, — проще простого.
Мы с Таськой тщательно разобрали легенду острова Мравеентанеш, пришли к выводу, что скорее всего, речь шла именно о еще одних Вратах, возможно, на Нивикию — не раз упоминавшиеся чужое солнце и темное небо могли указывать на иной мир, почему бы не на нивикийский? Мы даже съездили туда, посмотрели на кратер навсегда уснувшего вулкана, в котором образовалось почти идеально круглое синее озеро.
Древние таммеоты ставили Врата на воде почему-то. Чтобы сквозь арку проходили большие корабли и баржи. Это имело смысл: корабль давал защиту людям, мог перевезти много грузов, а еще на корабль можно было установить пушки — исключительно ради мира, да.
По тем временам, да и по нашим, если на то пошло, если у тебя нет пушки, способной защитить твою свободу воли, жизнь твоя ценилась не дороже половинки дохлой мухи…
Какие войны вел в свое время Аркатамеевтан первой сборки, закачаешься. Дух захватывало от масштаба. И ведь все коммуникации между мирами поддерживались исключительно через систему Врат! Сейчас такое просто невозможно. Технологии утеряны, восстановлению не подлежат. Впрочем, у нас есть пересадочные станции и звездолеты, они лучше. Надежнее…
Мравеентанеш в переводе означает Алмазная Гора. Базальтовые стены кратера переродились в полупрозрачную стеклянистую массу, невероятно прочную, действительно внешне похожую на алмаз — все из-за сил, поддерживающих Врата в рабочем состоянии. А от самих Врат остались лишь каменные островки-опоры в центре озера. Не сохранилось ни одной арки, ни одной фигурки из тех тринадцати, что встречаются в других местах, где когда-то стояли Врата. Только озеро, цепочка островков, врезанный в прозрачный каменный массив круглый замок владетелей острова…
В замке до сих пор жили их потомки. Сохранить фамилию через сто пятьдесят веков! Таммеоты очень консервативны, что есть, то есть. При этом они страшнейшие пофигисты и раздолбаи, мягче не скажешь. Отношение к жизни чрезмерно легкое, легкомысленное, я б даже сказала. Два в одном, привязанность к традициям и наплевательство на них же.
Смотритель замка, пожилой таммеот с пышной копной сиреневых от возраста кудрей, пояснил, что традиции испокон веков хранит элита, в этом цель и смысл жизни аристократов: в ответственности. Все прочие могут не напрягаться, ведь за них решают те, кто взял на себя труд не просто решать, но и исполнять собственное решение. Поэтому общество разделено на две мало соприкасающиеся неравные части. Тех, кто правит, и тех, кто живет своей жизнью. Отсюда гиперответственность на биологическом уровне у элиты и полная безответственность у всех остальных.
Мне показалось, что дед озвучивает нечто отменно расистское: разве у таммеотов генетическая память? Разве не с чистого листа начинает свою жизнь любой таммеотский ребенок? Но некая извращенная логика в услышанном все же была. Если рожденный в городе не способен к ответственности, то, как его ни тяни наверх за уши, толку не будет — ни способностей, ни амбиций, на выходе — пшик. Если рожденный в замке попадет в деревню или город, он пробьется наверх в любом случае — и мозги и амбиции при нем, они не дадут ему сидеть под деревом и точить фигурки из мягкого песчаного камня…
Вернулись поздно. Я отказалась от ужина, ушла к себе. Вгрызлась в перевод справочника, раз остальная работа не шла. Но тоска прорвалась и сквозь медицинские термины.
Глухая волчья тоска, от которой хоть вой на луну, вот только луны здесь не было, у Таммееша нет естественных спутников, только искусственные. Но выть на орбитальную станцию — это как-то… Еще найди ее там, в полуночном звездном зареве.
Я завернулась в плед и вышла на террасу. В таких отелях как наш всегда кто-то спит и кто-то не спит, но нашего блока это не касалось: гостевая терраса выходила к морю, за ней ни сверху ни справа слева других террас не было, только снизу. А нижние не могли побеспокоить ничем: слишком глубоко, слишком далеко.
Звездный полумрак и сверкающее море, терпкие запахи ночных цветов, прохладный, напоенный морской солью ветерок, трогающий щеки ласковыми пальчиками… Я полюбила этот древний прекрасный мир, мне будет нелегко с ним расставаться. Может быть, через год-полтора я вернусь… Здесь нам всем хватит работы! И мне, и профессору Сатуву.
… Он перемахнул парапет террасы с поистине звериной легкостью. Высокая темная фигура, вогнавшая меня в ужас, — я испугалась, что это Татьяна вернулась, добить, раз использовать не вышло. А потом ужас переплавился в злость, когда я узнала Января.
— С ума сошел! — выдохнула я. — Напугал!
Как он снизу поднялся-то, там гранитная скала, почти отвесная. Но откуда мне знать, чему его на полигонах Альфа-Геспина учили…
— Эля, — трудно сказал он, подходя ближе и останавливаясь в двух шагах. — Элечка!
Так он называл меня в моменты особенной близости, когда мы лежали вместе в полумраке, а бегущий за деревьями ручей звонко пел о любви…
— Не можешь без меня, — машинально повторила я фразу из бесконечных любовных развлекалок, их я одно время смотрела без перерыва, долгими нивикийскими вечерами, когда возвращалась с раскопов к своим законным выходным, работать не тянуло и не хотелось спать…
— Не могу, — ответил он. — Не могу, Эля.
И ткнулся лбом мне в плечо:
— Прости дурака….
Я подняла руку, помедлила… и все-таки провела ладонью по его влажным кудрям… под дождь попал, что ли… или поливомоечный сервок окатил… и на рубашке влага…
Все, что случилось дальше, можно охарактеризовать всего одним коротким словом: безумие.
Мы любили друг друга неистово и яростно, так, словно завтра надо было идти на казнь. Разлука в несколько дней казалась разлукой размером в вечность. И мы любили друг друга так, словно назавтра нас уже не станет.
Жар угас лишь к утру, когда солнце подожгло небо над востоком окоема и в деревцах, высаженных вдоль нашей террасы, проснулись и загомонили птицы.
— А я знала, что вы помиритесь, — заявила Таська за завтраком.
— Откуда? — спросила я.
— Потому что вы любите друг друга. У вас на лбах это написано. Крупным шрифтом. Ты его, а он твой. И не портите идиллию, пожалуйста. Хочу погулять на вашей свадьбе. Поймать букет. Слопать сладкую монетку счастья. Придумать имя вашему первенцу…
— Какой еще свадьбе, — фыркнула я. — Одна ночь — это, по-твоему, уже свадьба?
— А почему бы и нет?
— Тогда почему ты сама до сих пор не замужем?
Здесь Таське возразить оказалось нечего. Она еще ни разу не выходила замуж, несмотря на все свои бесконечные и, разумеется, великие, какие же еще-то, любови. Объяснение было у нее одно, зато железное: а вдруг разлюблю? И что тогда?
