«Процесс против Тухачевского, – говорилось в документе, – показал, что внутренние предубеждения против создания вооруженных сил имели под собой основания. Он закончился уничтожением многих тысяч офицеров, особенно занимавших высокие командные посты. Этот процесс вместе с возможностями получить непосредственное представление о военной мощи Советского Союза (польская кампания, кратковременный период германо-советской дружбы и «зимняя война» в Финляндии) дали возможность определить почти единственный масштаб для оценки этой мощи до июня 1941 года. Соприкосновение советских и германских армий в Польше наглядно показало превосходство немцев как по вооружению, так и по искусству управления войсками.
Воинские части, которые могли видеть немецкие наблюдатели в 1939—40 гг., подтверждают эти впечатления. Финская кампания продемонстрировала недостаточную ударную силу Советской Армии. Если к этому прибавить впечатление от процесса Тухачевского во мнении большинства офицерского корпуса, то напрашивается вывод, что обороноспособность Советской Армии находится в обратной пропорции к ее численности и что она не способна противостоять наступлению немцев»1151.
Я не намерен ввязываться в дискуссию по вопросу о роли «большой чистки Красной армии» в катастрофическом начале Великой Отечественной войны (это не основной вопрос настоящей книги). Она идет давно, продолжается и ныне и представляет собой большую, самостоятельную историческую, военно-историческую, социокультурную, психокультурную и политическую проблему. Цитированное выше мнение лишь иллюстрирует оценки боевых возможностей Красной армии и причины их недостаточности, с точки зрения германской стороны. Как показали дальнейшие военные события, они во многом оказались ошибочными. Здесь же эти оценки представляют интерес в плане объяснения внешнеполитического курса Гитлера до 1941 г. и степени правильности прогнозов Сталина и Тухачевского в его отношении в 1935 г. Во всяком случае, не только метаморфозы во внешнеполитическом курсе Гитлера в отношении Польши (чем бы они не были вызваны), но неготовность вооруженных сил Германии к открытому столкновению с Красной армией не только в 1935–1937 гг., но даже в 1939-м делали проблематичным тезис Тухачевского о том, что первый свой удар Германия, в случае войны, нанесет по СССР. Однако, повторю еще раз, этот тезис, возможно, был правомочен для геостратегической обстановки 1935–1937 гг. Впрочем, я не хочу останавливаться на вопросе, кто был прав, а кто ошибался, пытаясь представить свою «модель» начального периода близкой войны, предлагая свой проект оперативно-стратегических решений. Меня интересует данная ситуация как конфликт мнений, который выходил или неизбежно должен был рано или поздно выйти за пределы сугубо военных, оперативно-стратегических проблем.
Тухачевский намерен был «смоделировать» начало такой войны в ходе стратегической игры на картах в Генштабе СССР, упорно настаивая на своем видении сценария будущей войны, которая начнется нападением Германии и Польши в первую очередь на СССР.
Первую большую стратегическую игру проводили по инициативе Тухачевского, проявленной им еще в декабре 1935 г., для того чтобы проверить действия советских войск на начальном этапе войны между СССР и Польшей в союзе с Германией. Таким образом, предполагалось, что против советских войск Западного фронта будут действовать союзные германопольские войска.
Надо сказать, что далеко не все высшие руководители Красной армии поддерживали инициативу Тухачевского, и в их числе самые на то время авторитетные – командующие Белорусским и Украинским военными округами – Уборевич и Якир. Это следует из выступлений некоторых высших командиров Красной армии на заседании Военного совета при Наркоме 1–4 июня 1937 г.
«В 1936 г. в первый раз Генштаб решил привлечь этих «героев», чтобы они были в роли играющих, и в первую очередь Уборевича, – вспоминал заместитель Уборевича по БВО комкор Апанасенко. – …Получилось так, что эти «герои» звонили из Киева и Смоленска и всячески сопротивлялись, чтобы только не поехать. Кто нас, мол, будет учить там?..»1152. Если не обращать внимание на ситуацию, порождавшую оскорбительный тон в адрес арестованных «генералов», сам факт не оспаривался никем из присутствовавших других военачальников, среди которых находились и не столь враждебно настроенные против Уборевича. Следовательно, он имел место.
Буденный своей репликой дополнил Апанасенко: «На военной игре упал в обморок Уборевич»1153. Ворошилов, стремясь показать свою объективность, вроде бы смягчил, поясняя: «А во время игры заболел»1154. Апанасенко продолжал описывать детали «недостойного» поведения Уборевича:
«Когда т. Егоров его взял в эту самую игру, он ввязался прямо в драку. Командиры возмущались, что начальник Генерального штаба не возьмет его в работу. Он дрался с вами, т. Егоров. Когда у него не выходит, как ему хочется, у него припадок, он остается дома. Заявил, что не выйдет, и не вышел. Это второй сигнал. После этого мы на даче у Семена Михайловича вместе с т. Егоровым остались втроем. Я докладываю. Тов. Егоров, вы помните? Доложите народному комиссару, что это за командующий фронтом! Истерик, трус и т. д…»1155
Учитывая несомненные преувеличения в описании поведения Уборевича, можно тем не менее констатировать, что Уборевич не хотел принимать участия в стратегической игре. Мотивация была единственная: «Кто нас. будет учить там». Имелся ли в виду в данном случае Тухачевский? Очевидно, в первую очередь, речь шла о Егорове и Ворошилове, поскольку и разработку игры, и руководство игрой осуществлял маршал Егоров, а его авторитет у значительной части тогдашней советской военной элиты был весьма низкий. Возможно, и Тухачевский, поскольку это именно он был инициатором проведения такой стратегической игры. А Уборевич считал себя никак не менее компетентным в таковых вопросах, чем Тухачевский. Их соперничество к этому времени было достаточно заметно, хотя вряд ли его можно было бы назвать враждой. Видимо, именно этими соображениями мог объяснять свое нежелание принимать участие в игре командарм Уборевич, да и Якир. Но были и другие, более фундаментальные стратегические соображения, которыми можно объяснить отрицательное отношение Уборевича и Якира к планируемой стратегической игре.
Уборевич и Якир не считали Германию противником № 1, а западный театр военных действий – первостепенным. Наоборот, все их внимание было обращено на Дальний Восток. Они, особенно Уборевич, и в 1936 г. считали, что стратегически наиболее важным является дальневосточный театр военных действий. Повторяя тезис Сталина о «двух очагах военной опасности на сегодняшний день: Японии и Германии», Уборевич считал: «…Острее сегодня является Япония…. Мы с вами, товарищи, должны на Дальнем Востоке ждать войны в любой момент». Что же касается угрозы войны со стороны Германии, то, хотя, по мнению Уборевича, ее можно ждать «неизбежно в этом году или следующем», он допускал при этом столкновение и «через 2–3 года»1156.
Уборевич и Якир, судя по контексту имеющихся документов, поддерживали существующий оперативный план Генштаба и тот проект заданий и условий по игре, который был утвержден начальником Генштаба Егоровым. Во всяком случае, признаков возражения против существующего оперативного плана Генштаба с их стороны замечено не было. Очевидно, они полагали, что он вполне соответствует сложившейся геостратегической обстановке и пока не нуждается в изменениях.
