Урицкий вульгарно искажает аргументацию Тухачевского в вопросе, почему германские войска «через лимитрофы не пройдут». Не потому, что они «их не пустят». «Напрасно стали бы мы ждать, как это делает у нас Г енеральный штаб, что немцы первые нарушат нейтралитет Литвы, – мотивировал свою позицию Тухачевский. – Это им невыгодно (а не потому, что их не пустят)»1173. И далее Тухачевский объясняет: «В этом случае немцы имели бы в Литве слишком плохо обеспеченный путями сообщения тыл»1174. Отсюда он делал вывод. «…Таким образом, – просматривал он дальнейшее развитие ситуации, – раз немцы не будут нарушать нейтралитет Литвы, то нашим армиям придется своим правым флангом, двигаться через Гродно и далее на запад, подвергаться опасности удара с севера, из Восточной Пруссии. Но это еще не все. В том случае, если главные силы Белорусского фронта форсируют Неман у Гродно и южнее, немцы могут нарушить нейтралитет Литвы, имеющей каких-нибудь три дивизии, и накоротке выйти в тыл Белорусского фронта в направлении Ковно-Вильно. Если глубокое вторжение в Белоруссию через Литву для немцев было бы опасно с точки зрения организации тыла, то операция с коротким замахом является вполне закономерной»1175.
Более детально анализируя оперативно-тактические расчеты и действия Уборевича на апрельской стратегической игре, Тухачевский сделал вывод о весьма серьезных, принципиальных ошибках общего и «фронтового» оперативного планирования. «В этой игре Уборевич, – отмечал Тухачевский, – увлекся наступлением в виленско-ковенском направлении, сосредоточив на нем свои главные силы, и получил удар главными польско-германскими силами в свой левый фланг, в минском направлении. Это вполне возможный вариант, но не основной. Дело в том, что Генеральный штаб РККА в порядке руководства игрой предложил германскому командованию нарушить нейтралитет Литвы, что вряд ли будет иметь место на самом деле, и потому Уборевич, ошибочно полагая, что немцы двинут в Литву основную массу своих войск, и сам двинул на Вильно-Ковно свои главные силы и за эту ошибку получил удар во фланг основной группы польско-германских армий»1176. Тот же вывод был им сделан и в отношении оперативного плана и вероятных действий войск Украинского фронта. Но маршал Егоров, поддержанный Ворошиловым, отказался принять «условия» Тухачевского для задания по игре.
Видимо, нежелание Ворошилова и Егорова принять этот план и могло послужить детонатором столкновения Тухачевского с ними. «2 марта 1936 г., – записал в своем дневнике И.С. Кутяков, являясь очевидцем события. – Маршал Тухачевский вел почти 100 % решительную атаку по Вор. + Егор. + Якир + Уборевич»1177.
Обычно, сокращения в этой дневниковой записи расшифровывают так: «Тухачевский вел почти 100 % решительную атаку по Ворошилову», и вместе с ним ее вели Егоров, Якир и Уборевич. Но, думается, что в контексте всего сказанного выше более верным будет иная расшифровка: Тухачевский вел почти 100 % решительную атаку по Ворошилову, а также по Егорову, Якиру и Уборевичу. Я могу объяснить такую расшифровку тем, что вряд ли Егоров, принадлежа к «группе Ворошилова», мог вести «атаку по Ворошилову». Уборевич старался напрямую против Ворошилова не высказываться, тем более открыто в его присутствии. Если бы такой случай имел место, то Ворошилов, скорее всего, припомнил бы его на заседании Военного совета 1–4 июня 1937 г. Тем более что Якир и Уборевич были противниками проведения стратегической игры в апреле 1936 г.
Следует обратить внимание на тот факт, что в день окончания «игры», 25 апреля 1936 г., результат которой не удовлетворил Тухачевского, последний подал Наркому рапорт о предоставлении ему отпуска, жалуясь «на крайнее переутомление ввиду неполучения отпуска за 1935 г…»1178. А за три дня до этого Ворошилов получил рапорт начальника госпиталя Мандрыки, в котором тот сообщал о значительном общем и нервном переутомлении маршала Егорова, также из-за отсутствия отпуска в 1935 г.1179 Егоров обратился с указанными жалобами к врачам еще 20–21 апреля, т. е. сразу же после начала указанной выше «штабной игры». Эти документы вполне могут свидетельствовать, прежде всего, о ранее отмеченной конфликтной ситуации, возникшей в самом начале «игры» по оперативно-стратегическим заданиям. Жалобы и требования «отпуска» главными оппонентами на «игре» можно рассматривать как своеобразные демарши перед Наркомом, со ссылками на «болезнь». Это были завуалированные рапорты об «отставке». Маршалы как бы требовали ответа: на чьей стороне Нарком?
Конфликт получил свое продолжение 1 мая 1936 г. на квартире у Ворошилова: уже в присутствии Сталина Тухачевский бросил обвинение наркому, Егорову и Буденному в том, что они «группируют вокруг себя небольшую кучку людей, с ними ведут, направляют всю политику» в военных вопросах. Примечательно, что Ворошилов не назвал больше ни одной фамилии из тех, кто поддержал бы тогда Тухачевского.
«На второй день, – по свидетельству К.Ворошилова, – Тухачевский отказался от всего сказанного». Тухачевский «отказался от своих слов» 2 мая, а 4 мая на заседании Политбюро ЦК было принято решение о его отпуске1180. Это можно было понять так: Нарком Ворошилов готов отправить своего 1-го заместителя Тухачевского в отпуск, который в той ситуации вполне можно было истолковать как «временную отставку» и как моральную готовность Ворошилова отправить Тухачевского вообще в «отставку» с поста замнаркома. Но это мог быть и демарш со стороны Тухачевского: в знак протеста он подал рапорт о предоставлении ему отпуска – как предупреждение о своей добровольной отставке.
Егоров же в «отпуск» не ушел. Он был нужен для предстоявших переговоров с военными представителями Прибалтийских стран. Ворошилов (читай: Сталин) сделал выбор. Он выбрал Егорова и «отставил» Тухачевского! Для Тухачевского, который вкладывал в эту игру, по свидетельству непосредственных его сотрудников (его начальника штаба по игре Д.А Кучинского), большую «страстность» такой исход конфликта был катастрофичен. Он был катастрофичен не только лично для него, но и для проблемы вероятной войны на западном фронте, чреватой, в случае сохранения прежнего оперативного плана, поражением Красной армии. Такая ситуация, в чем он был убежден, чреватая поражением страны и государства, могла толкнуть маршала на крайние меры для утверждения своего плана войны. (Следует иметь в виду, что во время своей поездки в Лондон в январе 1936 г. Тухачевский беседовал, видимо, и по этому вопросу с начальником Генштаба эстонской армии генералом Лайдонером.)
Весьма вероятно, что решение пригласить в Москву начальников Генеральных штабов Прибалтийских стран было обусловлено стремлением Сталина и правительства обсудить вопрос о военных договорах, которые позволили бы разместить на территории этих стран воинские контингенты РККА. Иными словами, это была попытка договорным путем реализовать «план „Бельгия“», на котором так настаивал Тухачевский. Возможно, что не случайно вопрос о визите начальника Генерального штаба литовской армии обсуждался на заседании Политбюро ЦК уже 25 апреля 1936 г., в день завершения военной игры в Генштабе, и именно в этот день Тухачевский подал рапорт о предоставлении ему отпуска («рапорт об отставке»).
В конце апреля 1936 г. маршал Егоров принимал начальника Генштаба эстонской армии, а в начале мая – начальников Генштабов литовской и латвийской армий. Знаменательно, что Тухачевский в этих переговорах участия не принимал. Их вел его главный оппонент – маршал Егоров. Однако политическое и военное руководство прибалтийских стран заявило о своем нейтралитете и отказе допустить иностранные войска на свою территорию. Это вполне устраивало Егорова, поскольку вполне соответствовало его оперативному плану. Таким образом, договориться с «прибалтами» не удалось, а от силового проникновения советских войск на территорию Прибалтики правительство отказалось. 4 мая 1936 г. на заседании Политбюро ЦК обсуждался вопрос о предоставлении отпуска маршалу Тухачевскому. Это было косвенное свидетельство об отмене правительственного решения, на которое ссылался Тухачевский: отказ правительства от его «плана „Бельгия“». «Так как повторение «Бельгии» признается недопустимым, – объяснял ситуацию Тухачевский, – то от этого плана пришлось отказаться»1181. «Нейтралитет прибалтов сорвал применение наиболее решительного плана, – напоминал Тухачевский, – и отмена последовала не ведомственным военным решением, а решением правительства»1182.
