«Я знал, что существует группировка Тухачевского, – признавался командарм 2 ранга Я.И. Алкснис на заседании Военное совета 3 июня 1937 г., – знал, что существует такая армейская группировка Тухачевского; видел это, чувствовал ее. Видел, что если эта группировка какие-нибудь организационные мероприятия проводит, если Тухачевский что-нибудь сказал, то из Белоруссии и с Украины сразу выдвигают те же самые мероприятия. И попытайся иногда противодействовать – ничего не выйдет, по шее получишь… Но разве не было известно, что собираются по квартирам, пьянствуют? Это всем было известно. Я, во всяком случае, об этом знал…»1290.
Многократно перечитывая опубликованные материалы следствия по «военно-фашистскому заговору», а также другим политическим процессам, я попытался установить степень достоверности содержащихся в этих материалах фактов – как обвинений, обращенных к подследственным, так и их показаний. Остановлю внимание лишь на обвинениях Тухачевского, его показаниях и его «признаниях».
В «Справке» по «делу о военно-фашистском заговоре в Красной армии», утверждается, что основанием для ареста Тухачевского 22 мая 1937 г. послужили показания Фельдмана от 19 мая 1937 г. Что же показал Фельдман на следствии, что было следствием квалифицировано как антисоветская заговорщическая деятельность и рассмотрено в качестве основания для ареста Тухачевского?
«В военно-троцкистский заговор я был вовлечен в начале 1932 г. в Москве Тухачевским Михаилом Николаевичем», – начал свое признание Фельдман. Что же он имел в виду под «вовлечением в военно-троцкистский заговор»?
«Вовлечению меня в эту организацию, – продолжал, конкретизируя сказанное, Фельдман, – предшествовала обработка со стороны Тухачевского, когда я был в Ленинграде в должности начальника штаба ЛВО, Тухачевский неоднократно в беседах со мной высказывал недовольство руководством армии – Ворошиловым. Высказывал ряд моментов о личных обидах, о недооценке его как крупного военного специалиста, о том, что в прошлые годы гражданской войны он, как командовавший фронтами, имел огромные заслуги и его Троцкий высоко ценил, а в теперешней обстановке его отодвигают на задний план. Эти разговоры происходили в Ленинграде и встречали с моей стороны должное сочувствие и одобрение. Приехав в конце августа 1931 года в Москву, приблизительно на месяц позже Тухачевского, я был назначен на должность начальника Главного Управления РККА. При встречах и беседах с Тухачевским в Москве он мне говорил, что хотя он вернулся обратно к руководству армией, все же к нему осталось прежнее отношение со стороны Наркома и руководства и что он намеревается, не ограничиваясь только разговорами, перейти к определенным действиям. Когда я спросил: какие это действия, он сказал мне, что в армии имеет много своих сторонников, у которых он пользуется большим доверием, и он намерен объединить вокруг себя этих командиров для борьбы против армейского руководства. Я, естественно, поинтересовался у него: на какой базе он сумеет этих командиров объединить, на что Тухачевский мне ответил, что среди высшего командного состава имеется много командиров – бывших троцкистов и вообще недовольных, которых можно объединить для борьбы, против партии и правительства, и назвал мне ряд таких командиров из бывших троцкистов. Тухачевский предложил мне принять участие в этой борьбе»1291. Фельдман далее уточнил следователю, что «находясь в течение нескольких лет под его (Тухачевского) большим влиянием, я дал согласие на участие в этой контрреволюционной работе»1292.
Таким образом, формирование Тухачевским группы армейских работников, своих сторонников, для борьбы против Ворошилова и его окружения Фельдман квалифицировал как «контрреволюционную работу».
«Через короткий срок после указанного выше разговора, после того как я согласился принять участие в борьбе против руководства партии, – показывал Фельдман далее, – Тухачевский в начале 1932 г. в своем кабинете сообщил мне о существовании военной контрреволюционной троцкистской организации, изложил мне программу и задачи и назвал целый ряд участников»1293. Как видно из предшествующего и данного фрагментов показаний Фельдмана, состав политического преступления заключался в том, что «группа Тухачевского» формировалась не для борьбы против Ворошилова и его окружения (это можно было бы расценить как внутриведомственный конфликт, а не контрреволюционное действие), а «против партии и правительства».
На вопрос следователя о «практических задачах и установках», поставленных Тухачевским непосредственно перед Фельдманом, последний ответил следующее.
«Тухачевский мне говорил, что основной задачей является создание в армии крепкой организации, которая должна в нужный момент служить вооруженной силой для свержения существующей власти и прихода на смену этой власти Троцкого»1294. Для решения этой задачи, по словам Фельдмана, Тухачевский считал необходимой «практическую работу», которая «должна заключаться в подборе надежных командиров, соответствующей их расстановке в центральном аппарате Наркомата обороны и на периферии, в военных округах, что берется ставка на снижение темпов разворота вооружения в армии, главным образом артиллерийского. По словам Тухачевского, это необходимо для того, чтобы в случае войны вызвать заминку на фронте, чем будут созданы благоприятные условия для вооруженного переворота внутри страны»1295.
Далее Фельдман показывал о конспиративных контактах Тухачевского с гражданскими троцкистами, о налаживании связей с Троцким, о высших офицерах, вовлеченных Тухачевским в свою организацию, в том числе о Якире, Уборевиче и Корке.
Следует, прежде всего, обратить внимание на то, что в признаниях Фельдмана понятия «военно-троцкистский заговор» и «военно-троцкистская организация» были взаимозаменяемыми, т. е. тождественными.
Что касается связей Тухачевского с Троцким, то, прежде всего, напомню, что в 1923–1924 гг. командующий Западным фронтом Тухачевский, вместе со своей «группой», так называемой «группой Тухачевского», вместе с командующим войсками Украины и Крыма М.В. Фрунзе и оказались решающей силой в «свержении» Троцкого. Об этом на процессе и в следственных материалах старались умалчивать. Но это косвенным образом подтвердил А.П. Розенгольц в своих показаниях на «бухаринском процессе» 1938 г. Там должна была прозвучать окончательная официальная версия по существу «заговора Тухачевского». Он сказал, со ссылкой на сына Троцкого, Седова, что «Троцкий даже высказывает опасение в том отношении, что если Тухачевский удачно совершил бы переворот, то он, возможно бы, не пустил Троцкого в Москву»1296.
В тексте этого документа вообще отсутствуют указания на прямые или опосредованные связи Тухачевского с Троцким и их согласованной «заговорщической» деятельности. В этом отношении показания Фельдмана о непосредственных связях Тухачевского с Троцким в конечном итоге не нашли подтверждения в официальной версии заговора Тухачевского. В связи с вопросом о заговорщических связях Тухачевского с Троцким уместно процитировать показания самого Тухачевского на первом допросе 26 июня 1937 г.
На вопрос следователя о руководстве антисоветским военно-троцкистским заговором, Тухачевский ответил: «Как я уже ответил в своем заявлении на имя народного комиссара Внутренних Дел СССР тов. Ежова, я возглавлял контрреволюционный военный заговор, в чем полностью признаю себя виновным». «Целью заговора являлось свержение существующей власти вооруженным путем и реставрация капитализма… Наша антисоветская военная организация в армии была связана с троцкистско-зиновьевским центром и правыми заговорщиками и в своих планах намечала захват власти путем совершения так называемого дворцового переворота, то есть захвата правительства и ЦК ВКП(б) в Кремле, или же путем искусственного создания поражения на фронтах во время войны, чем вызвать замешательство в стране и поднять вооруженное восстание…Считаю, что Троцкий мог знать… что я возглавляю антисоветский военный заговор и это послужило для него основанием направить ко мне Ромма. Сообщаю следствию, что в 1935 г. Путна привез мне записку от Седова, в которой говорилось о том, что Троцкий считает очень желательным установление мною более близкой связи с троцкистскими командирскими кадрами. Я через Путна устно ответил согласием, записку же Седова я сжег»1297.
