Вообще (позволю себе некоторые отвлечения), рассуждая об идеологии, психологии и практике «вождизма», следует заметить, что «вождя» бессмысленно отправлять в отставку, свергать, заключать в тюрьму. Его недостаточно убить или казнить. Его нужно было не только физически абсолютно уничтожить, а в полном смысле этого слова «стереть с лица земли», превратить в пыль, в прах, в пепел. Вождя следует обязательно предать забвению, запретив под страхом смерти кому-либо произносить его имя, «табуировать» память о нем, абсолютно уничтожить всякого, кто о нем помнит или, возможно, вспомнит о нем. Ибо «кумир поверженный – все бог», а «храм оставленный – все храм» – и значит, могли остаться, могут быть, будут ему поклоняющиеся, верующие в него, несущие знамена и хоругви с начертанным на них его Именем. А среди верующих будут фанатики и жрецы его культа и бойцы Во Имя Его.
Наличие живых «бывших» политических «вождей» в СССР (включая Троцкого за его пределами), сохранявших в общественном мнении репутацию потенциальных лидеров альтернативной политической элиты, как уже говорилось выше, представляло для правящего слоя опасность превращения их в реальное альтернативное политическое руководство страной, вместо Сталина и «сталинцев». И это могло произойти в условиях малейшего колебания политической ситуации. Или они могли превратиться хотя бы в «политических фантомов», способных, конечно, медленнее, но неуклонно, расшатывать «сакральный» авторитет политической системы и ее носителей (что в конечном итоге вело к дискредитации и гибели советской партийно-государственной системы). Поэтому репрессии носили превентивный характер. В сложившейся системе любой «вождь», выросший из Русской революции становился «знаменем» и «лозунгом». В такой системе не могло быть «бывших вождей» или «вождей в отставке». У «вождя» была единственная альтернативная перспектива властному положению – смерть и забвение. Для этого недостаточно было обвинить его во всех смертных грехах и осудить в средствах массовой информации, пропаганды и агитации, запретить его упоминание, в том числе в устных, даже приватных и доверительных разговорах, недостаточно было его физически уничтожить, следовало полностью «вычистить» все социальное и социокультурное пространство вокруг него, реальное, предполагаемое и подозреваемое, как потенциальную оппозиционную информационную среду. В противном случае даже физически уничтоженный, информационно-запрещенный и информационно-уничтоженный «вождь» сохранял потенциал своей оппозиционной идеологической «гальванизации» и тайного «воскрешения» в сознании и мировоззрении молчащих, но еще живых его сторонников или подозреваемых в приверженности ему. Пожалуй, это было одной из причин превращения политических репрессий в массовые.
Следует, однако, обратить внимание на то, что, при всей идеологической и личной ненависти к Троцкому, Сталин организовал целенаправленную «охоту» на него лишь после 1938 года. А до этого, можно сказать, что Троцкого даже «берегли». Зачем? Ведь, казалось бы, достаточно его физически уничтожить, чтобы лишить всякую потенциальную оппозицию Сталину внутри СССР надежд и расчетов на альтернативного лидера, на Троцкого. Думаю, что Троцкий, независимо от его реальной или мнимой подрывной антисталинской деятельности, нужен был как «черт, дьявол», обвинив в связях с которым, любого можно было отправить на «костер инквизиции». Вспоминается «Новое средневековье» Николая Бердяева1316.
Еще одно важное замечание. Протестуя против реабилитации Тухачевского и считая его «опаснейшим заговорщиком», В.М. Молотов, спустя многие десятилетия, постоянно ссылается на Стенограмму бухаринского процесса 1938 г. как на основной и самый надежный источник по «заговору Тухачевского». Зная его в качестве последовательного соратника Сталина, можно с достаточной долей уверенности полагать, что таковым было официальное (пожалуй, даже искреннее убеждение) правительственное мнение, представленное отечественному и мировому общественному мнению. «Бухаринский процесс», публичный политический процесс, совершенно очевидно, служил средством доведения до мирового общественного мнения официальной версии советского правительства по политическим процессам и причинам «чистки» в высших эшелонах политической и военной власти в СССР в 1936–1938 гг. Поэтому, отталкиваясь от этой официальной правительственной версии, попытаюсь проанализировать ниже, что собой представлял «заговор Тухачевского».
«…Хрущев… многих реабилитировал. Даже Тухачевского»1317, – рассуждал в одной из бесед В.М. Молотов. – …Вот, скажем, Тухачевский – на каком основании его реабилитировали? Вы читали процесс право-троцкистского блока в тридцать восьмом году, когда правые объединились с троцкистами? Когда судят Бухарина, Крестинского, Розенгольца и других? Там же прямо говорится, что Тухачевский торопил с переворотом в июне 1937 года! (указание Молотова на июнь 1937 г., вместо мая, – ошибка не существенная. – С.М.)»1318.
Молотов в беседах неоднократно возвращался к вопросу о «заговоре Тухачевского». «…Я считаю Тухачевского очень опасным военным заговорщиком, которого в последний момент только поймали. Если бы не поймали, было бы очень опасно. Он наиболее авторитетный…Что касается Тухачевского и наличия у него группы военных, связанных с троцкистами, правыми, готовящими заговор, тут сомнений нет»1319.
Из следующего фрагмента рассуждений Молотова становится ясным, что он вновь ссылается на стенограмму «бухаринского процесса» 1938 г. «Ко мне подошел один гражданин, автор книжки о Тухачевском, – вспомнил Молотов в связи с цитированным выше его мнением. – Я ему: «А вы читали процессы?» – «Нет». Вот тебе и автор. «Он ведь реабилитирован?» – да, реабилитирован, но. А процессы вы читали? Есть стенограммы процессов, это документы, а где документы по реабилитации?» Глаза выпучил»1320. Несколько ранее Молотов также ссылался на материалы «бухаринского процесса» 1938 г. На замечание Ф. Чуева, что Тухачевскому «приписывалось, что он был немецким шпионом», бывший ближайший соратник Сталина ответил: «Тут границы-то нет, потому что политически он рассчитывал (видимо, Молотов имел в виду, что Тухачевский «рассчитывал» на немцев. – С.М.). Оказывается, до 1935 года он побаивался и тянул, а начиная со второй половины 1936-го он торопил с переворотом – и Крестинский говорит, и Розенгольц»1321. Действительно в стенограмме «бухаринского процесса» 1938 г. сказанное следует из показаний указанных лиц1322. Продолжая, Молотов пояснял: «И это понятно. Боялся, что вот-вот его арестуют. И он откладывать никак не мог. И ничего другого, кроме как опереться на немцев. Так что это правдоподобно»1323. Следует обратить внимание на завершающее слово в последнем цитированном фрагменте высказываний Молотова – «правдоподобно». Он не решился утверждать, что все, сказанное на «бухаринском процессе» о «заговоре Тухачевского», – правда. Но – лишь правдоподобно. Следовательно, некоторые сомнения в правдивости сказанного тогда подсудимыми Крестинским и Розенгольцем у Молотова были. Более того, в беседе 22 июля 1981 г. неуверенность в абсолютной правде показаний о виновности Тухачевского в «заговоре» и «подготовке переворота» проявилась с большей определенностью. «Я допускаю, – уже в более осторожной форме заметил Молотов, – что Тухачевский неправильно себя вел и оказался в положении врага не только Сталина, но и партии. Но у меня документов таких не было»1324. В данном случае Молотов воздерживается от прямого утверждения, что Тухачевский возглавлял «заговор», хотя, пользуясь косвенным доводом, что маршал «оказался в положении врага… Сталина и партии», фактически отстаивает свое прежнее мнение. Примечательно, что Молотов, как бы отвергая распространенное мнение о расправе Сталина с Тухачевским как со своим личным врагом, пояснял, что «Тухачевский. оказался в положении врага не только Сталина, но и партии».
