Как бы подытоживая все сказанное о «заговоре Тухачевского», в беседе 9 декабря 1982 г. о роли информации президента Чехословакии Бенеша, касавшейся поведения и конспиративных действий Тухачевского, Молотов прямо заявил: «Дело в том, что мы и без Бенеша знали о заговоре, нам даже была известна дата переворота»1325. Последнее замечание Молотова – «нам даже была известна дата переворота» – любопытно, потому что ни в одном документе по «делу Тухачевского и военно-фашистскому заговору», ни в стенограмме «бухаринского процесса», ни в опубликованных следственных и судебных документах, ни в документах по реабилитации, в так называемой «Справке», ни в каком контексте таковой даты нет. Однако попытаюсь проанализировать всю имеющую к этому вопросу информацию, содержащуюся в стенограмме «бухаринского процесса» 1938 г.
«…Нам даже была известна дата переворота»
Предваряя исследование этого аспекта, уточню, поскольку это целесообразно, время последнего служебного отпуска Тухачевского. Этот вопрос был поставлен на Политбюро 27 декабря 1936 г.1326 31 декабря 1936 г. Тухачевский участвовал в совещании в кабинете Сталина в Кремле1327 и, следовательно, еще не находился в отпуске. В самом конце декабря 1936 – январе 1937 г. в Академии Генерального штаба была проведена вторая стратегическая игра, в которой германской стороной командовал Тухачевский. Официальные даты отпуска Тухачевского с 28 января по 15 марта 1937 г. даны в книге Е. Прудниковой и А Колпакиди (правда, без ссылки на источник)1328. Когда 24 января 1937 г. французский посол Кулондр послал приглашение Тухачевскому на прием 30 января, то получил ответ, что Тухачевский находится в отпуске1329. Б.М. Фельдман в своих показаниях от 19 мая 1937 г. сообщал: «В период. процесса параллельного центра («процесса Пятакова – Радека», проходившего 23–30 января 1937 г. – С.М.) между мною и Тухачевским в его служебном кабинете был разговор о том, чем
угрожает нам этот процесс и что нам делать в дальнейшем. Тухачевский был очень удручен провалом Пятакова, высказывал боязнь, что Пятаков или кто-нибудь другой даст нить на военную организацию, что в связи с этим необходимо временно приостановить (деятельность), выжидая окончательного выяснения последствий процесса. Тухачевский обнадеживал себя тем, что на самом процессе вопрос о военной организации не стоял, хотя Радек называл его фамилию, но о его роли ничего не сказал»1330.
Поскольку упоминание Тухачевского обвиняемым Радеком на указанном процессе имели место 24 и 25 января, надо полагать, Фельдман беседовал в служебном кабинете маршала не ранее 25 января. Скорее всего, 24 января: неожиданное заявление Радека, содержавшее указание на связь (пусть опосредованную, через арестованного комкора В.К. Путну) Тухачевского с Троцким, было скандальным. Конечно же, в высшем военном руководстве его не могли проигнорировать. Согласно некоторым слухам, Якир, Уборевич, Корк, Фельдман якобы пришли к Тухачевскому и предлагали направить протест в Политбюро ЦК против инсинуаций Радека1331. А Фельдман даже призвал Тухачевского к решительным действиям (перевороту)1332. Во всяком случае, Фельдман признается, что после показаний Радека, компрометирующих маршала, он пришел к Тухачевскому в служебный кабинет. И это, повторюсь, вероятнее всего, было 24 января. Следовательно, 24 января Тухачевский еще находился на службе, а не в отпуске. Косвенно на эту дату может указывать отсутствие в показаниях Фельдмана упоминания (даже намека на него) пояснений Радека на следующий день, 25 января, «реабилитирующих» Тухачевского, возможно действительно сделанных под влиянием протестов упомянутых ранее высших офицеров, тех же Якира, Уборевича. Правда, к концу судебного процесса, к 30 января, Тухачевский, очевидно, уже был в отпуске и находился в военном госпитале. Это следует из свидетельства санитарки госпиталя, слышавшей возмущенную реакцию Тухачевского на решение о расстреле и приведение его в исполнение, принятое судом 30 января1333.
На вопросы западных дипломатов 10 и 23 феврале 1937 г. отвечали, что Тухачевский проводит отпуск в Сочи1334. Крестинский в своих показаниях на судебном процессе в феврале-марте 1938 г. также говорил о том, что «Тухачевского в этот момент, в феврале (1937 г.), не было – он находился в отпуске в Сочи»1335. Из контекста его показания следует, что «этот момент» – был «к началу февраля»1336. Достаточно хорошо осведомленное о событиях в Москве «Возрождение» 27 февраля 1937 г. также сообщало, что «Тухачевский перестал появляться на официальных приемах и обедах. По одной версии, Тухачевский лечится в Сочи, по другой, находится в какой-то больнице. Сообщают, что Тухачевский пытался застрелиться после продолжительной беседы с политкомом Красной армии Гамарником…»1337. В. Александров в своей книге утверждает, что Тухачевский находился в Сочи с 10 по 20 марта1338. По свидетельству американского посла Дж Дэвиса, «в конце марта 1937 г. Тухачевский возвратился в Москву»1339. Согласно более осторожной в датировках информации, он вернулся в Москву после завершения работы Пленума ЦК ВКП(б) (т. е. после 6 марта 1937 г.). Учитывая всю приведенную выше информацию, можно полагать вполне достоверной датировку отпуска Тухачевского с 28 января по 15 марта 1937 г. Поэтому он мог уже участвовать в «совещании» у Розенгольца в конце марта 1937 г.
Совещание Розенгольца, Крестинского и Тухачевского на квартире Розенгольца, которое последний датирует концом марта 1937 г., требует особого внимания. Таковая необходимость обусловлена тем, что это один из немногих фактов, обладающий признаками конкретности по месту, времени, составу участников и содержанию обсуждавшихся вопросов.
Розенгольц в своих показаниях объяснял, чем была вызвана необходимость такого совещания втроем: самого Розенгольца, Крестинского и Тухачевского именно на квартире Розенгольца. «Уже после суда над Пятаковым (т. е. после 30 января. – С.М.) пришло письмо от Троцкого, в котором ставился вопрос о необходимости максимального форсирования переворота Тухачевского. В связи с этим было совещание у меня на квартире»1340. Если и в самом деле таковое письмо Троцкого существовало в природе и пришло Розенгольцу, то это произошло не ранее февраля. Из данного фрагмента показаний Розенгольца на процессе понятно, что это был «вопрос Тухачевского». Разрешению этого вопроса и было посвящено данное совещание. Потому рассмотрение всех деталей с ним связанных оказывается предельно существенно.
«Момент, на котором я остановился, – продолжал свои показания Розенгольц, – это совещание, которое было с Тухачевским. Оно было в конце марта. Крестинский на очной ставке внес поправку, что оно было в начале апреля, но это разногласие несущественное. Было совещание с Тухачевским…У меня на квартире…С Тухачевским и с Крестинским…Это было в конце марта 1937 года»1341.
Крестинский, как это видно из цитированного выше фрагмента, «внес поправку» и в ходе предварительного следствия, и на процессе в определении времени этого «совещания», утверждая, «что оно было в начале апреля» 1342. «На этом совещании, – как бы дополняя показания Крестинского о содержании этих разговоров втроем, но, игнорируя поправку во времени, сообщал Розенгольц, – Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указывал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая, ему удастся этот военный переворот осуществить»1343. Это было первое упоминание о приблизительном времени, на которое назначено осуществление переворота – «первая половина мая», «до 15 мая». Однако Крестинский не подтвердил показания Розенгольца в части якобы определенных сроков переворота Тухачевского в первой половине мая, «до 15 мая».
