В итоге проведенного анализа показаний Розенгольца и Крестинского, касавшихся их совещания с Тухачевским (в конце марта или начале апреля 1937 г.), напрашивается следующий вывод. Крестинский, который еще в начале процесса оказался «неуправляемым» и отрекся от всех своих признательных показаний на предварительном следствии, заявив о своей невиновности, непричастности к «право-троцкистскому блоку»1357, хотя и возвращен был следствием (не буду задерживаться на вопросе, какими средствами это было сделано) к прежним признательным показаниям, своими показаниями о совещании с Тухачевским фактически дезавуировал показания Розенгольца. Крестинский упорно настаивал на том, что встреча эта имела место не в конце марта, а в начале апреля 1937 г., и для него это было принципиально важно, как для Розенгольца было важно утверждать, что встреча состоялась в конце марта. Ведь для Розенгольца важно было показать, что встреча была обусловлена единственным вопросом, на разрешении которого якобы настаивал Троцкий – ускорении переворота Тухачевского и определении его сроков. Указание на то, что она произошла в конце марта, было важно потому, что это должно было свидетельствовать о назначении совещания сразу же по возвращении Тухачевского из отпуска. Раньше конца марта это было невозможно, поскольку отпуск у Тухачевского заканчивался 15 марта. Кроме того, показания Розенгольца о планировании Тухачевским «кремлевского переворота» в конце марта 1937 г. позволяли ему одновременно утверждать и срок этого переворота – до 15 мая. Это все укладывалось в концепцию следствия. Крестинский же, фактически не подтвердив показания Розенгольца о якобы имевшем место на этой встрече изложении Тухачевским основного варианта плана «кремлевского переворота», сообщил о совершенно ином содержании совещания, причем не в конце марта, а в начале апреля. И Крестинский убедительно мотивировал свою датировку этого совещания конкретными обстоятельствами. Из его показаний, куда более убедительных и доказательных, чем показания Розенгольца, следовало, что эта встреча не могла произойти ранее 7 апреля, когда Тухачевский официально был включен в состав правительственной делегации в Лондон. И само совещание на квартире Розенгольца с Тухачевским было обусловлено совсем иным основным вопросом – предстоящей поездкой Тухачевского в Лондон. В таком случае окончательно «рассыпалось» утверждение о том, что совещание было созвано по поручению Троцкого и посвящено было подготовке «кремлевского переворота», равно как и сроки этого переворота (до 15 мая) оказывались нелепыми, неправдоподобными. Следовательно, разваливалась сама концепция следствия о планировании Тухачевским «кремлевского переворота». А ведь все строилось как раз на том, что Тухачевский должен был произвести «кремлевский переворот» до 15 мая.
Как известно, аресты высокопоставленных военных и их отставки приурочивались как раз к этому сроку: Тухачевский и Якир были смещены со своих должностей 9—10 мая, Корк арестован 12 мая, Фельдман арестован 15 мая. Из показаний же Крестинского для «всей мировой общественности» следовало, что никакой «кремлевский переворот» в первой половине мая 1937 г. Тухачевский не планировал, а намеревался ехать в Лондон и по этому вопросу советовался с наркомом внешней торговли и бывшим 1-м замнаркома по иностранным делам. Это было вполне логично и целесообразно.
Таким образом, сравнительно достоверным из всех цитированных выше показаний Крестинского и Розенгольца можно признать разговор, имевший место между Крестинским и Тухачевским в апреле 1937 г. Видимо, в частном порядке они обсуждали предстоящую поездку Тухачевского в Лондон. Крестинский, будучи длительное время 1-м заместителем наркома по иностранным делам, прекрасно осведомленным особенно в германских делах и в советско-германских отношениях (до 1929 г. он был советским полпредом в Германии), в заметной мере германофилом и сторонником советско-германского сближения (в отличие от Литвинова), мог обсуждать с Тухачевским этот внешнеполитический аспект. Попутно они не могли не коснуться весьма важного, можно сказать, шокировавшего всех события – ареста некогда могущественного наркома по внутренним делам Г.Г. Ягоды. Судя по показаниям Ягоды, в том числе и на процессе, ни один из собеседников (ни Тухачевский, ни Розенгольц, ни Крестинский) никак не были связаны с бывшим главой НКВД какими-либо антиправительственными конспиративными делами. Поэтому вряд ли разговор об аресте Ягоды был обусловлен страхом, что тот вдруг раскроет следствию какие-то тайны их «заговора». Что касается Розенгольца, то его показания были нужны в подтверждение лишь одного главного обвинения: они втроем готовили противоправительственный военный переворот, согласованный с Троцким, который должен был осуществить Тухачевский.
«Но в самом начале мая, – продолжал свои показания Крестинский о планировавшихся сроках переворота, – выяснилось, что Тухачевский не едет в Лондон. К этому времени вернулся из Средней Азии Рудзутак. После возвращения Рудзутака и после выяснения того, что Тухачевский в Лондон не едет, он заявил, что может произвести это выступление в первой половине мая»1358. Хотя Крестинский пояснил, что новый срок выступления Тухачевского, в первой половине мая, был принят в начале мая, после отмены поездки Тухачевского в Лондон и возвращения из Средней Азии Рудзутака, он вновь допустил, осознанно или непреднамеренно, по незнанию, но ошибку в показаниях.
Как уже было отмечено, Тухачевский (а стало быть, Крестинский) знал об отмене своей поездки в Лондон уже 23 апреля, а не в начале мая. Это тоже был неприятный сбой в показаниях, подрывавший их достоверность. Правда, Крестинский сказал это несколько расплывчато, так, что можно было понять, что установление нового срока было принято в начале мая после возвращения в Москву Рудзутака, без санкции которого «заговорщики» не могли назначать срок выступления. Странно, однако, что Розенгольц и Крестинский спорили, уточняя чуть ли не до конкретного числа и месяца, когда собрались втроем с Тухачевским на квартире Розенгольца, но ничего конкретного не помнили об этом более важном совещании в начале мая 1937 г., на котором была определена дата военного переворота.
Далее Крестинский косвенно уточнял новую дату выступления. Говоря о скрытых участниках «заговора» в Московской партийной организации, он показывал: «Я связался с ними, сказал, что близится выступление и необходимо поэтому, чтобы они наметили списки людей в Москве, которых нужно будет арестовать и снять с постов в момент выступления, и списки людей, которых можно будет назначить на эти освободившиеся места. Так как в то время в Москве проходила целая серия московских районных конференций и различного рода передвижения, было установлено, что примерно к 12 мая соответствующие списки я могу получить. Но в первых числах мая начался разгром контрреволюционной организации, были опубликованы передвижения в военном ведомстве, снят Гамарник с поста первого заместителя наркома, Тухачевский с поста второго заместителя наркома, Тухачевский переведен в Самару… арестованы Корк и Эйдеман»1359. Таким образом, исходя из данной части показаний Крестинского на процессе, переворот должен был произойти не ранее 12 мая 1937 г. Учитывая ранее указанные приблизительные его сроки, получалось, что переворот планировался на 12–14 мая (до 15 мая). Но опять не точная дата, хотя Молотов утверждал, что она была правительству известна. Правда, в ночь с 12 на 13 мая был арестован начальник Военной академии РККА им М.В. Фрунзе командарм 2-го ранга А.И. Корк. Можно предположить, как могли предполагать в правительстве, что силами офицерского состава этой академии, которая, в частности, подчинялась Тухачевскому как 1-му заместителю наркома и начальнику Управления боевой подготовки РККА, под руководством Корка и должен был осуществляться переворот. Но это лишь отвлеченное предположение. Арестованный Корк в течение двух суток после ареста, т. е. 13 и 14 мая, никаких признательных показаний не давал. Поэтому если в правительстве предполагали, что ударной силой переворота будут офицерские кадры Военной академии им М.В. Фрунзе, которых возглавит Корк, то это предположение, скорее всего, оказалось ложным. Вообще показания Корка на следствии и во время судебного процесса почти ничего существенного для обвинения Тухачевского в заговоре не дали. Более того, Тухачевский долгое время со скрытым негодованием вообще отвергал присутствие Корка в своей оппозиционной группировке. Таким образом, если Молотову, Сталину и правительству в целом была известна какая-то дата «переворота Тухачевского», то это была дата либо предположительная, либо ложная. Но, скорее всего, такая дата им известна не была. Она была «гадательной». Видимо, вообще никаких сроков переворота не намечалось, как не намечался и сам переворот.
