«…Я явился тогда к вам, т. Ворошилов, и чуть не плакал, – говорил по этому поводу Кулик. – Потом Фельдмана вместо меня взяли. Единственно, куда я хотел пойти – это к т. Белову. Когда меня послали к Фельдману, я подумал: неужели политически мне не доверяют? Я был у вас на обеде, т. Ворошилов. Вы мне сказали, что тут караульная служба. Что он строевик лучше меня? Не думаю. В чем тут дело?» 1367
Примечательно, прежде всего, недоумение, выраженное Куликом в фразе: «Когда меня послали к Фельдману, я подумал: неужели политически мне не доверяют?» Получается, Фельдман выполнял как бы негласные функции контроля за политической благонадежностью военных кадров. Он обладал всей совокупностью сведений на этот счет и выносил решение, предлагаемое затем наркому. По сути дела, это были функции службы безопасности, только внутриармейской. Это свидетельствует об уровне высокого доверия, которое оказывал ему Ворошилов и которым он пользовался у правительства.
Недоумение Кулика, в свою очередь, было естественно. И он в контексте обвинений Тухачевского и других, в том числе Фельдмана, сделал вывод: «Они (т. е. Тухачевский, Гамарник, Якир и др. – СМ'), наверно, не допускали меня в московский округ, потому что знали, что я бы вешал их»1368. И очень показательно, что высказывание и вопрос Кулика остались без всякой реакции, в том числе и без реакции со стороны Ворошилова. Но аргументация наркома – «тут караульная служба» – оказалась главным основанием в пользу назначения Фельдмана. Пожалуй, и в буквальном смысле этого выражения, нужно было усилить именно «караульную службу» по всей территории Московского военного округа и, разумеется, в частности, в г. Москва.
И Кулик резонно и простодушно засомневался в том, что Фельдман был «строевиком лучше», чем он, Кулик, бывший унтер-офицер, точнее «фейерверкер» (он служил в артиллерии старой русской армии). Таким образом, назначения Фриновского и Фельдмана были вызваны одними и теми же обстоятельствами, побудившими правительство принять меры по усилению государственной и правительственной безопасности. Поэтому, думается, можно утверждать, что к 15 апреля 1937 г. имели место какие-то обстоятельства военно-политического характера, воспринятые правительством как угроза безопасности, как заговор и подготовка переворота. Но какие? Что же обеспокоило Сталина, Ворошилова, Ежова и др.? Возможно, это некоторые встречи Тухачевского, содержание которых было неизвестно, и это позволяло делать различные предположения.
Так, Якир, с негодованием отвергая показания командарма 2-го ранга Корка о том, что они вместе с Якиром входили в руководящую группу военного заговора, признался: «на одной встрече в апреле этого года (т. е. 1937-го) у Тухачевского на квартире мы действительно вместе были, но ни о чем не говорили»1369. Якир подкрепил свое признание резко отрицательной характеристикой Корка: «Я знал всегда, что Корк – очень нехороший человек, чтобы не сказать более крепко, но я никогда не мог предположить, что он просто провокатор»1370. Возможно, Корк представил эту встречу Якира, Корка и Тухачевского на квартире последнего как конспиративную встречу-совещание «заговорщиков». Но, возможно, Корк пришел к Тухачевскому на квартиру, не зная, что Якир туда тоже придет. В таком случае, если Корк пришел первым, то между ним и Тухачевским, как и в 1923 г., мог состояться доверительный разговор. Если же первым пришел Якир, а затем Корк, то никакой разговор состояться не мог. Попытаемся уточнить, когда именно в апреле состоялась или могла состояться эта встреча.
Известно, что Якир 9 апреля 1937 г. был на приеме у Сталина с 16.55 до 18.00, т. е. чуть более 1 часа1371. За 5 минут до Якира в кабинете Сталина был 1-й заместитель Наркома внутренних дел Я. Агранов (очевидно, был специально вызван). Он появился в 16.40 и покинул сталинский кабинет в 16.501372. Разговор между Сталиным и Якиром происходил без свидетелей. Содержание этой встречи передал сам Сталин. «Он был у меня, – вспоминал он на Военном совете в июне 1937 г., – пришел в кабинет после ареста Гарькавого – это было в 1937 г. – и сказал: „Я виноват, т. Сталин. У нас, мол, жены – сестры. Я с ним близок был, я не ожидал, что он такой человек. Это моя вина“»1373.
Комкор И. Гарькавый, свояк Якира и его близкий друг со времен Гражданской войны, был арестован 11 марта 1937 г. После указанной даты ареста Гарькавого командарм Якир был в кабинете у Сталина в Кремле всего два раза – 9 апреля и 11 мая 1937 г. Поэтому я и отношу сказанное Сталиным именно к 9 апреля 1937 г. Впрочем, почти часовая беседа Якира со Сталиным без свидетелей, конечно же, не ограничилась процитированными выше тремя фразами Сталина. В конце концов, это его пересказ существа разговора с Якиром. Да и вряд ли Якир пришел к Сталину только за тем, чтобы повиниться и оправдываться. Нельзя игнорировать свидетельство сына командарма, передавшего отношение Якира к известию об аресте своего близкого родственника и давнего близкого друга, которого он слишком хорошо знал, чтобы безоглядно поверить его показаниям, данным в неволе. Дело и не в том, что этот пересказ Сталина может вызвать сомнения в его правдивости. Нет. Сталин говорил правду, но передал, разумеется, лишь ее часть, небольшую часть того, о чем у него шел разговор с Якиром.
Совершенно очевидно, Сталин готовился к этому разговору. Косвенным свидетельством тому можно считать его, сравнительно короткую встречу с Аграновым, перед тем как принять Якира. Вряд ли я допущу ошибку, предположив, что Агранов нужен был Сталину для того, чтобы подготовиться к разговору с Якиром по «делу Гарькавого». Вероятно, Агранов не только словесно проинформировал и подготовил Сталина, но и принес ему материалы следствия. На рассмотрение этих материалов в ходе разговора с Якиром и нужно было достаточно длительное время. Вряд ли Якира можно было убедить словами, фразами в пользу обвинения Гарькавого, не пользуясь материалом письменных показаний самого комкора. Не исключено, что Якиру были даны обещания разобраться в «деле Гарькавого». Возможно, что и скорая (15 апреля) отставка Агранова и замена его Фриновским могла быть представлена как определенный знак, адресованный Якиру: «Виновный в неправедном следствии отстранен и понесет наказание».
Учитывая, что на приеме у Сталина Якир был 9 апреля 1937 г., можно полагать, что в тот же день он посетил Тухачевского на его квартире, где и встретился с Корком. Зачем Корк приходил к Тухачевскому, неизвестно. Однако это один из фактов, который, несомненно, был способен обеспокоить и насторожить правительство: встреча Тухачевского, Якира, Корка на квартире Тухачевского в Москве 9 апреля 1937 г. Встреча трех высокопоставленных офицеров – замнаркома, командующего Киевским военным округом и начальника Военной академии им. М.В. Фрунзе – на квартире у Тухачевского не могла не вызвать подозрения. Оба «гостя» маршала – Якир и Корк – уже находились под подозрением. Первый, как загоняемый в угол арестами сослуживцев, близких людей, родственников, вполне мог, да и должен был искать пути к предотвращению маячившей перед ним гибельной перспективы. Его приход к Тухачевскому в такой ситуации, был вполне логичным: они должны были искать возможности к совместному спасению или сопротивлению и действию против нависших над их головами репрессиями со стороны правительства. Таковые предположения, возникшие у Сталина, Ежова и у сотрудников НКВД, можно считать вполне вероятными.
