Примечательно, что, мимоходом упоминая прозрачные намеки Радека на подозрительные отношения Тухачевского с бывшими троцкистами, Фельдман в своих показаниях не упоминает ни о каких протестах по этому поводу. Видимо, он не считал сказанное Радеком о Тухачевском чем-то существенным, равно как и следствие не придавало им особого значения, по сравнению с тем, что показывал сам Фельдман. Эти показания вообще имели провокационный смысл: проверка реакции Тухачевского. Инициированы они были, очевидно, самим следствием, разумеется, с санкции более высоких инстанций.
«В связи с зиновьевским делом, – показывал Тухачевский 1 июня 1937 г., – начались аресты участников антисоветского военно-троцкистского заговора…Поэтому, собравшись у меня в кабинете (судя по контексту, этот произошло в конце августа – сентябре 1936 г. – С.М.) и обсудив создавшееся положение, центр принял решение о временном свертывании всякой активной деятельности в целях максимальной маскировки проделанной работы. Решено было прекратить между участниками заговора всякие встречи, не связанные непосредственно со служебной работой»1396. Иными словами, Тухачевский фактически отрицал какую-либо конспиративную деятельность и подготовку к перевороту, начиная с сентября 1936 г. Ничего о подготовке военного переворота во главе с Тухачевским не говорил ни Сталин, ни другие участники Пленума Военного совета при наркоме обороны 1–4 июня 1937 г.
Но что касается комкора Фельдмана, то проигнорировать признание Ворошилова, что военачальника, которому он безгранично доверял и ценил, арест которого, естественно, бросал тень подозрения и на самого наркома, политически дискредитируя его, «поймали с поличным. ухватили за руку», невозможно. Несомненно, со стороны Фельдмана были действия, носившие антиправительственный характер, которые были в этом отношении столь явными и очевидными, что отрицать ему свою в них вину было никак нельзя. И лишь готовность сотрудничать со следствием позволяла ему надеяться на смягчение грядущего несомненного наказания.
В показаниях Фельдмана не содержится никакого намека на предложения с его стороны, обращенные к Тухачевскому, предпринять попытку государственного переворота. Конечно, это можно объяснить тем, что сообщение об отказе Тухачевского предпринять государственный переворот полностью бы разрушало все выдвинутые против него обвинения. Они оказывались бы лишенными своего существа и значимости, направленными в никуда. Кроме того, это признание усугубило бы положение самого Фельдмана.
Складывается впечатление, что рассказ Александрова о посещении Тухачевского в санатории «Волна» в марте 1937 г., после показания Радека о Тухачевском, группой высших офицеров в составе Якира, Примакова, Фельдмана, явился следствием соединения всех изложенных выше фактов и слухов о посещении Тухачевского Фельдманом, Якиром и Корком в разное время с января по апрель 1937 г.
Перечитывая вновь и вновь доступные материалы, так или иначе касающиеся «дела Тухачевского и военно-фашистского заговора», я обратил внимание на тот факт, что целенаправленное, любым способом, «извлечение» из подследственных показаний о «заговоре в Красной армии под руководством Тухачевского» началось 6 мая 1937 г. Процитирую уже давно известные показания следователя НКВд А.П. Радзивиловского, арестованного и осужденного в 1939 г.
«Я работал в УНКВД Московской области, – сообщал он следствию. – Меня вызвал Фриновский и поинтересовался: проходят ли у меня по делам какие-либо военные? Я ответил, что веду дело на бывшего комбрига Медведева, занимавшего большую должность в Генштабе, уволенного из армии и исключенного из партии за принадлежность к троцкистской оппозиции. Фриновский дал мене задание: „Надо развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной армии, раскрытие которого выявило бы огромную роль и заслугу Ежова перед ЦК“»1397.
Оставляю в стороне вторую часть фразы Фриновского, которая как бы мотивировала разворачивание дела о «заговоре в Красной армии» честолюбивыми замыслами тогдашнего наркома внутренних дел Ежова, да и самого Фриновского. Эта мотивация может быть поставлена под сомнение как основополагающая причина задания Фриновского, если учесть, что в это время, в 1939–1940 гг. на повестке дня было уже «дело Ежова».
В данном случае цитирование фрагмента показаний Радзивиловского меня заинтересовало в одном лишь плане: почему Фриновский дал такое задание именно 6 мая 1937 г., не раньше и не позже? Известно, что, «выбивая» (в буквальном смысле) показания из бывшего комбрига Медведева, в процессе выполнения задания Фриновского, следователь добился через два дня, 8 мая, от подследственного сведений о его «участии в «троцкистской военной организации», возглавляемой заместителем командующего Московского военного округа Б.М. Фельдманом»1398. А 10 мая Медведев «подписал показания, из которых следовало, что в состав руководящего центра этой контрреволюционной организации входили М.Н. Тухачевский (возможный кандидат в диктаторы), И.Э. Якир, В.К Путна, В.М. Примаков, А.И. Корк и т. д…»1399.
Получается, что 1-й заместитель наркома внутренних дел Фриновский почему-то решил начать, причем целенаправленно, «дело о военном заговоре Тухачевского» именно 6 мая 1937 г. Объяснения этому, которые я изложу далее, будут в значительной мере предположительными, поскольку опираются лишь на одно, к тому же косвенное свидетельство, которое уже приводилось мной в одной из моих предшествующих книг.
По свидетельству жены высокопоставленного сотрудника НКВД, арестованной Жуковской-Шатуновской, ссылавшейся на О.А Зайончковскую как на первоисточник, Тухачевский тайно встречался с Фриновским на квартире своей бывшей жены Амалии Яковлевны Протас, полагая ее «более удобной, так как он не хотел, чтобы знали, что он встречается в ее квартире с такими людьми, как Фриновский»1400. Иных сведений об этой встрече в моем распоряжении нет, как нет и данных, когда эта встреча имела место быть, равно как и то, о чем говорили между собой Тухачевский и Фриновский.
Допуская реальность этой встречи и выдвигая далее излагаемые мною предположения о ее содержании, я исхожу как раз из материала цитированного выше фрагмента показаний Радзивиловского. Я думаю, что Фриновский дал указанное выше задание Радзивиловскому именно 6 мая 1937 г., возможно располагая достоверными и непосредственно им самим полученными сведениями о заговоре высокопоставленных военных, возглавляемом Тухачевским, важную роль в котором играл и комкор Фельдман. Ситуацию эту я вижу так.
В сложившейся, весьма критической для него и для других оппозиционно настроенных по отношению к Сталину и Ворошилову военачальников Тухачевский решил обеспечить себе поддержку в борьбе, прежде всего, против Ворошилова, у других лиц, занимавших влиятельные посты, и не только в Красной армии. В частности, именно с этой целью он пригласил Фриновского на встречу, для переговоров на «надежную» квартиру А.Я. Протас. На этой встрече, зондируя настроение Фриновского, Тухачевский попытался привлечь его, профессионального чекиста, возглавлявшего недавно пограничные и внутренние войска НКВД на свою сторону. Вероятно, не исключая именно с их помощью, при необходимости, предпринять и силовые действия. Впрочем, такого рода предположения могут незаметно вовлечь в область конспиративных фантазий. Важно для меня в этих рассуждениях одно: Тухачевский мог попытаться привлечь Фриновского на свою сторону или, так сказать, «вовлечь его в свой заговор». Были ли эти предложения Тухачевского выражены в завуалированной форме (скорее всего) или в прямой, сказать трудно. Но Фриновский мог понять это именно как вовлечение в «заговор».
