Выехав в Москву на Партколлегию ЦКК 28 октября, Тухачевский столкнулся уже с более жесткой позицией этого «партийного суда». 29 октября 1923 г. состоялось заседание Партколлегии ЦКК, на котором по докладу старого чекиста, соратника Дзержинского, рассматривалось «персональное дело Тухачевского». Согласно протоколу заседания, обвинения Тухачевского сводились к следующему: «попойки, кутежи, разлагающее влияние на подчиненных». В качестве наказания Тухачевскому был объявлен «строгий выговор за некоммунистические поступки»654.
Скорее всего, после приговора высшего партийного суда (ЦКК) 29 октября 1923 г. Тухачевский согласился отправиться в Германию. Поэтому «персональное дело Тухачевского» было, как говорится, «спущено на тормозах».
Если Тухачевский под давлением высшего партийного руководства вынужден был отправиться в Германию после разбирательства его персонального дела в ЦКК (в партийном суде), то это должно было произойти не ранее 31 октября 1923 г., поскольку 30 октября он принимал участие в заседании РВСР655, а появиться в Берлине он мог не ранее 2 ноября. Однако известно также и то, что 7 ноября 1923 г. Тухачевский все еще находился в Смоленске, поскольку, согласно официальным данным, он в это время болел и по этой причине даже не принимал участия в праздничном параде подчиненных ему войск656. Следовательно, он мог уехать в Германию лишь после 7–8 ноября и прибыть туда уже после 9 ноября, на которое был назначен «германский Октябрь». Его прибытие в Германию, в Берлин, в таком случае, теряло свой смысл и оказывалось уже ненужным. Неполные же два месяца его пребывания в Берлине, как указывает этот срок В. Александров, истекали как раз к 20-м числам декабря 1923 г. Обратимся к вполне достоверным официальным документам.
Точно известно, что 21 декабря 1923 г. Тухачевский выступал в Москве на открытии Военно-научного общества при Военной академии РККА. Следовательно, к этому числу он уже приехал в Москву, а выехал из Берлина не позднее 18 декабря. Поэтому свидетельство В. Александрова, думается, не во всем вполне достоверно, особенно в деталях. Во всяком случае, наиболее вероятным временем пребывания Тухачевского в Берлине можно считать время приблизительно с 10–12 ноября (не ранее) по 18 декабря 1923 г. Принимая эту, хоть и приблизительную датировку, можно объяснить, почему Колоссовский ни словом не упомянул о пребывании Тухачевского в Берлине в сентябре-октябре 1923 г., хотя неоднократно сообщал фон-Лампе о Вацетисе. Анализ всех приведенных выше сведений, касающихся участия Тухачевского в подготовке «германской Красной армии» и «германского Октября», позволяет считать, что Тухачевский не принимал непосредственного участия в этих процессах. И если он все-таки оказался в Берлине в ноябре-декабре 1923 г., то именно как полномочный представитель Красной армии по делам военного сотрудничества с Рейхсвером.
Вернемся, однако, к сообщению Вацетиса о грядущей «диктатуре Тухачевского». В связи с полученными в начале сентября 1923 г. и сообщенными по инстанциям «выше» сведениями о грядущей «диктатуре Тухачевского» фон-Лампе выразил намерение «принять меры для проверки этих сведений и выяснению физиономии Вацетиса»657. Некоторые из таковых мер можно проследить и по дневнику генерал-майора фон-Лампе. В этом отношении привлекает внимание фрагмент выше уже цитированной дневниковой записи фон-Лампе, касающаяся Вацетиса, от 23 сентября 1923 г.
«Вчера у меня был после большого перерыва В.В. Колоссовский, – записал он в дневнике. – …Я высказал согласие повидаться самому с Вацетисом, хотя мне это и неприятно морально…»658. Слова «я высказал согласие повидаться самому с Вацетисом» можно понять как ответ на имевшее место предложение, сделанное фон-Лампе со стороны Колоссовского, о личной встрече генерал-майора с бывшим советским Главкомом. Такое предложение со стороны Колоссовского могло быть следствием как раз его сообщения о высказанной уверенности Вацетиса в расчетах на установление в СССР в обозримом будущем «диктатуры Тухачевского». Эти сведения оказались настолько интригующими для фон-Лампе, что он, видимо, выразил Колоссовскому свое желание удостовериться в правдивости таковых ожиданий у Вацетиса и получить на этот счет более развернутую информацию: на чем бывший Главком основывает свою уверенность? И тогда Колоссовский предложил фон-Лампе самому, лично побеседовать с Вацетисом. Фон-Лампе обещал обдумать это предложение. И вот во время встречи с Колоссовским 23 сентября генерал и высказал свое согласие на личную встречу с Вацетисом. Однако, несмотря на достаточно долгое ожидание фон-Лампе, такая встреча не состоялась.
«…Видимо, Вацетис не прочь поговорить с кем-либо моего типа, но боится наблюдения Чеки, – записал в своем дневнике А фон Лампе 25 октября 1923 г., – …Как выгнали большевики из Главнокомандующих – пошел против своих же господ…»659. Из текста этой записи следует, что Вацетис не согласился лично поговорить с фон-Лампе, и к 25 октября фон-
Лампе понял, что беседа с бывшим советским Главкомом на предмет грядущей «диктатуры Тухачевского» не состоится. Следовательно, нужно было искать иные достоверные источники сведений по этому вопросу.
Основным, если не единственным, источником такого рода сведений мог быть известный русский религиозный мыслитель и философ И.А Ильин, с которым познакомился генерал-майор А.А. фон-Лампе в редакции газеты «Руль» через ее редактора И. Гессена еще в середине октября 1922 г. В скором времени генерал и философ-изгнанник стали близкими друзьями660. А 31 октября 1923 г. Ильин передал для барона П.Н. Врангеля «записку» с очерком политического положения в СССР с сопроводительным письмом генерала фон-Лампе661. Дата составления «записки», как это видно, указывает на то, что в штабе Врангеля особый интерес к политическим процессам в Советской России начали проявлять в обстановке обострявшейся внутриполитической и внутрипартийной борьбы за власть.
«Записку» эту Ильин составил по просьбе фон-Лампе, к которому обратился Врангель, желая прояснить из наиболее достоверного источника политическую ситуацию в СССР и, в первую очередь, может быть, даже главным образом, в условиях обострившейся внутриполитической борьбы, перспективы «бонапартистской» эволюции Совдепии.
Примечательно, что к Ильину генерал обратился почти сразу же после своей записи о несостоявшейся встречи с Вацетисом. «Все воскресенье 28-го (октября), – записал в своем дневнике фон-Лампе 30 октября, – переписывал записку Ильина. Она сама и мое мнение о ней в письме к Петру Николаевичу – при этой книге дневника. Особого значения я ей не придаю, но интересной сводкой действительности считаю»662. Список самых видных «красных генералов» с запросом об их «бонапартистском потенциале» был передан Ильину через фон-Лампе из врангелевского штаба. Были названы: Брусилов, Зайончковский, Слащев, Троцкий, Каменев, Буденный и Тухачевский. Свое мнение об их «бонапартистском потенциале» Ильин, вероятно, высказывал генералу фон-Лампе еще в октябре 1922 г. Скорее всего, сведения Ильина о «красных генералах», как человека штатского, а не военного у фон-Лампе не вызывали особого внимания. Поэтому генерал и не счел важным отметить их в своем дневнике в октябре 1922 г. Но, при отсутствии иных сведений из Советской России, фон-Лампе считал достаточно интересными и достоверными и сведения, исходившие от Ильина.
