На основании «спецсообщений ГПУ», полученных уже к ноябрю 1923 г., Дзержинский получил сведения, что «антисоветские группировки комсостава отмечены на Запфронте – одна монархическая в частях 4-го армкорпуса и анархо-интеллигентская в 37-й дивизии»682. Командиром 4-го армейского корпуса являлся ближайший соратник Тухачевского еще по 5-й армии (на Восточном фронте в 1919 г.) и по советско-польской войне, его близкий приятель А.В. Павлов. И Отдел полпреда ГПУ, и Особый отдел Западного фронта уже «вели дело» по группе высшего комсостава 4-го корпуса во главе с Павловым683. Как выше было уже сказано, «эта группа оценивалась как монархическая и, следовательно, контрреволюционная, готовая участвовать в свержении большевиков»684. Следовательно, Дзержинский, говоря о «контрреволюционных силах» на Западном фронте, конечно, имел в виду именно эту «группу». Именно тогда же, осенью 1923 г., Павлов был исключен из партии, однако оставлен во главе 4-го стрелкового корпуса. Очевидно, было бы неосторожно, опасно его снимать с командования корпусом, учитывая его популярность и среди комсостава, и среди рядового состава корпуса, особенно в 27-й стрелковой дивизии, которой он командовал в 1919 и 1920 гг. Поэтому ограничились лишь его исключением из партии. Скорее всего, в сообщении «Арсения Грачева» полковнику Колоссовскому (передавшему эти сведения генералу фон-Лампе) о «группе комсостава» вокруг Тухачевского, готовящей переворот, речь шла именно о «контрреволюционной», «монархической группе Павлова».
Правда, в распоряжении ОГПУ и Дзержинского не было никаких конкретных и прямых сведений о подготовке этими «контрреволюционными силами» восстания, выступления или мятежа, государственного переворота. Это следует из цитированной выше «записки». Полученные Дзержинским сведения содержали лишь некоторые, косвенные признаки такой подготовки. Но именно недостаточность «данных» в распоряжении Дзержинского и вынуждала его принимать лишь «предупредительные» меры. «Нельзя пассивно ждать, – поясняет он свои распоряжения, – пока «Смоленск» пожелает «продиктовать свою волю Кремлю». Как видим, Дзержинский подозревал Тухачевского в том, что тот, возможно, или, даже вероятно, ожидает лишь благоприятного стечения политических обстоятельств, чтобы «продиктовать свою волю Кремлю», т. е. присвоить себе функции «диктатора». Это совпадает с ранее цитированными мнением, оценкой и прогнозом Вацетиса относительно грядущей «диктатуры Тухачевского», сделанными бывшим советским Главкомом в августе или сентябре 1923 г.
Примечательно, что Дзержинский в своей «записке» поведение Тухачевского никак не связывает с Троцким и его политическими действиями. Это значит, что политическое поведение Тухачевского рассматривалось высшим советским руководством как совершенно самостоятельное и независимое от Троцкого и его политической позиции. Не упоминает и даже не намекает Дзержинский и на политическую связь Тухачевского с Антоновым-Овсеенко.
Не располагая достаточными сведениями о намерениях Тухачевского, Дзержинский и отдает распоряжение о принятии необходимых предупредительных мер, в том числе и относительно железнодорожного сообщения Смоленска с Москвой. Очевидно, он не исключал открытого выступления войск Тухачевского и их движения на Москву. У него еще была свежа память о «корниловском мятеже» и движении на Петроград 3го конного корпуса генерала Крымова в августе 1917 г.
Однако из осторожности и не располагая полнотой сведений, Дзержинский приказывает «наметить план наблюдения и выявления» и повторяет далее: «а также мер по усилению нашего наблюдения».
Дзержинский указал в своей записке Менжинскому принять соответствующие меры «срочно». Надо полагать, сведения о политически-угрожающей ситуации на Западном фронте и поведении Тухачевского, внушившем опасения Дзержинскому, поступили к нему не позднее 31 декабря 1923 г., т. е. из Смоленска они могли быть отправлены не позднее 30–31 декабря. Следовательно, разговор Тухачевского с Корком состоялся приблизительно 29–30 декабря 1923 г.
В то же время в целях нейтрализации активности белой военной эмиграции было решено воспользоваться информацией Вацетиса о «грядущей диктатуре Тухачевского» и подкрепить ее более достоверными и подробными сведениями о «заговоре Тухачевского», допустить «утечку информации», тем более что определенные основания для этого имелись.
Другим свидетельством, указывающим, как минимум, на обсуждение военно-политических вопросов в высшем руководстве Западного фронта в конце 1923 – начале 1924 г., является фрагмент следственных показаний командарма А.И. Корка от 16 мая 1937 г.685
«…Тухачевский… говорил мне, – вспоминал Корк разговор, имевший место в первой половине 20-х гг., – «Наша русская революция прошла уже через свою точку зенита. Сейчас идет скат, который, кстати сказать, давно уже обозначился. Либо мы – военные – будем оружием в руках сталинской группы, оставаясь у нее на службе на тех ролях, которые нам отведут, либо власть безраздельно перейдет в наши руки».
Вы спрашиваете «майн либер Август» (он так продолжал разговор, похлопав меня по плечу), куда мы направим свои стопы? Право, надо воздать должное вашим прекрасным качествам солдата, но знайте, солдаты не всегда привлекаются к обсуждению всего стратегического плана. Одно только мы с Вами должны твердо помнить: когда претендентов на власть становится слишком много – надо, чтобы нашлась тяжелая солдатская рука, которая заставит замолчать весь многоголосый хор политиков». Намек, который при этом Тухачевский делал на Наполеона, был так ясен, что никаких комментариев к этому не требовалось…»686.
Командарм Корк не указывает дату этих рассуждений Тухачевского. Однако можно с достаточной долей уверенности определить приблизительное время.
Во-первых, со слов Корка, Тухачевский говорил о том, что «русская революция прошла через свою точку зенита». «Точкой зенита» русской революции, мыслившейся как начало «мировой революции» или, по крайней мере, общеевропейской, мог быть или 1920 год – год Варшавской неудачи «мировой революции» или 1923 год – год неудачи «германского Октября». Предположению, что Тухачевский имел в виду 1920й год, противоречит многое, прежде всего его замечание о «многоголосом хоре политиков» и его констатация, что «претендентов на власть становится слишком много». В 1920-м году этого не было: Ленин оставался общепризнанным лидером и никаких иных претендентов на власть не было. А вот 1923 год, его конец, после провала надежд на «германский Октябрь», как время такого разговора вполне подходит.
Рассуждая о «многоголосом хоре политиков» и «многих претендентах на власть», Тухачевский выделяет в качестве наиболее заметной, но все-таки как одну из политических группировок «сталинскую группу». Иными словами, «сталинская группа», по мнению Тухачевского, самая сильная из противоборствующих политических группировок, борющихся за власть (о Ленине он уже не вспоминает: как политик и государственный деятель он уже сошел со сцены), по крайней мере, это следует из контекста его высказываний. «Сталинская группа» самая сильная, но еще не господствующая, она еще не одержала победу, власть еще не в ее руках. Цитированные высказывания Тухачевского не могли иметь место в 1925 году, поскольку в это время Троцкий был уже лишен власти над армией, он уже проиграл, а Троцкий был главным соперником Сталина (это констатировал еще Ленин в конце 1922 г.). Но Троцкий фактически был лишен власти над армией уже в марте 1924 г., когда его заместителем был назначен М.В. Фрунзе, в руках которого с этого времени по существу и оказалась власть над армией (была проведена чистка высшего армейского аппарата, Штаба РККА и т. д.). Кроме того, вряд ли Тухачевский мог рассуждать о «тяжелой солдатской руке», которая покончит с «многоголосием политиков», после марта 1924 г., когда, переведенный на должность помощника начальника Штаба РККА, он уже не имел в своем распоряжении реальных войсковых частей. Таким образом, цитированные выше размышления Тухачевского имели место не ранее ноября 1923 и не позднее марта 1924 гг. Для уточнения времени указанного разговора Тухачевского с Корком обратимся к следующим фактам, правда, косвенным.
