К.Е. Ворошилов в своем выступлении на февральско-мартовском Пленуме ЦК 1937 г., вспоминая обстановку 1923–1924 гг., дал некоторую расшифровку словам В.Антонова-Овсеенко. «К 1923–1924 гг., – говорил Ворошилов, – троцкисты имели, как вы помните. за собой почти всю Москву и военную академию целиком, за исключением единиц, которая была за троцкистов. И здешняя школа ЦИК, и отдельные школы – пехотная, артиллерийская и другие части гарнизона Москвы – все были за Троцкого»708. Я. Гамарник добавил: «И штаб Московского округа, где сидел Муралов, был за Троцкого»709. Позицию Л. Троцкого поддержали партячейки Главного управления РК Красного Военно-Воздушного флота СССР, Штаба РККА, Главного управления Военных учебных заведений РККА, частей ЧОН. Персонально это были начальники указанных войсковых объединений и управлений: Н. Муралов, А. Розенгольц, Д. Петровский, В. Путна.
В ответ на сталинское напоминание о «собраниях старших командиров», на которых «говорилось об аресте членов Политбюро», Радек ответил: «О! Ведь эти собрания были направлены против Зиновьева, а не против тебя»710.
Действительно, имело место одно из собраний, на котором Зиновьев оказался конкретным объектом, против которого было направлено выступление одного из близких сотрудников Антонова-Овсеенко. Это обстоятельство вскоре получило название «дело Дворжеца». Суть этого «дела» заключалась в следующем.
Одной из причин появления упоминавшегося выше письма Антонова-Овсеенко от 27 декабря 1923 г. был конфликтный эпизод, возникший во время дискуссии в военной Школе ВЦИК 21 декабря 1923 г., на которой присутствовал и вступал член Политбюро ЦК Г.Е. Зиновьев. В ходе дискуссии с весьма резкой критикой против Зиновьева выступил один из близких сотрудников Антонова-Овсеенко, некий Дворжец. Ему жестко, с угрозами оппонировал сам Зиновьев, сравнивший позицию, занятую Дворжецом с политическими взглядами «прапорщика выпуска Керенского». Этот образ можно было расшифровать лишь как «контрреволюционер». Сомнительно, чтобы столь смелое выступление против одного из «вождей» партии, сделанное «не по чину» малоизвестным сотрудником начальника ПУ РККА, было случайным импульсивным экспромтом. Думается, это была «боевая провокация», санкционированная Антоновым-Овсеенко, уверенным в своих политических силах, в армейской поддержке. Было ли простым совпадением, что в тот же день Антонов-Овсеенко отправил в ЦК заявление по поводу дискуссионного собрания в Школе ВЦИК? Было ли совпадением, что в тот же день, 21 декабря 1923 г., без ведома ЦК, Антонов-Овсеенко разослал циркуляр о назначении на 1 февраля 1924 г. конференции ячеек РКП(б) военных академий, высших школ ГУВУЗА и Главвоздухфлота? Думается, что нет. Такого рода действия, направленные на подчинение политорганов соответствующим армейским парторганизациям, были им продолжены рассылкой 24 декабря 1923 г. циркуляра № 200. Наконец, «письмо от 27 декабря 1923 г…». Предпринимая указанные действия, В. Антонов-Овсеенко был, очевидно, уверен в поддержке собственных политических позиций со стороны армии. Намеченная же на 1 февраля конференция партячеек РКП(б) военных академий, высших школ ГУВУЗа и Главвоздухфлота, в контексте всего вышесказанного о протроцкистских настроениях парторганизаций указанных военных учреждений, не оставляет сомнения в том, что эта партконференция потребует созыва чрезвычайного съезда партии с избранием нового состава ЦК и Политбюро ЦК. Таким образом, «об аресте членов Политбюро» говорилось на указанных выше «собраниях старших командиров», а выступление против Зиновьева прозвучало в речи Дворжеца.
24 декабря 1923 г. Дзержинский выступил с сообщением о выступлении Дворжеца на заседании Политбюро ЦК. Было решено передать «дело Дворжеца» в ЦКК. Адъютант сообщил об этом и грозящем Дворжецу аресте Антонову-Овсеенко, поскольку «дело» оказалось в руках ОГПУ711. В ответ на это, по свидетельству мемуаристов, Антонов-Овсеенко написал и направил указанное выше письма от 27 декабря 1923 г. в адрес ЦК РКП(б) с угрозой обратиться за поддержкой к «крестьянским массам, одетым в красноармейские шинели, и призвать к порядку зарвавшихся вождей». И хотя в своем письме Антонов-Овсеенко неоднократно и открыто защищает Троцкого, все-таки сущность его позиции заключалось в следующих выражениях:
«Существо разногласий внутри ЦК совершенно не ясно ни для партийных, ни для внепартийных масс, взвесить серьезность этих разногласий и свободно их разрешить партия не в состоянии». Итак, по мнению Антонова-Овсеенко, «партия не в состоянии» ни «взвесить», ни «разрешить» возникшие серьезные политические проблемы. Поэтому разрешить эти разногласия вынуждены будут «красноармейские шинели», армия. Вот существо политической позиции Антонова-Овсеенко. Он утверждал, что «выражает возмущение тех, кто всей своей жизнью доказал свою преданность интересам партии в целом, интересам коммунистической революции». Иными словами, речь шла об интересах самостоятельной политической силы, заявившей о себе в этой политической борьбе, – интересах Армии, а не отдельных «партийных вождей». В общем-то, что ни говори, это можно было расшифровать не иначе, как угрозу «военного переворота». Если это так, а скорее всего, это так и было, то совещание В.А Антонова-Овсеенко, М.Н. Тухачевского, Г.Л. Пятакова и К.Б. Радека могло и должно было иметь место 25 или 26 декабря 1923 г., после обсуждения «дела Дворжеца» на заседании политбюро ЦК 24 декабря и передачи его рассмотрения в ЦКК Решение Политбюро по Дворжецу и репрессии в его отношении «с подачи» ОГПУ (докладчик Дзержинский) означали нанесение удара по самому Антонову-Овсеенко.
Что же касается «выборов нового Генерального секретаря» вместо Сталина, то вряд ли в качестве кандидатуры мог рассматриваться Троцкий. Он совершенно не подходил к такого рода работе и должности и никогда не испытывал желания занять этот пост. Он был не очень хорошим кабинетным работником. Скорее всего, Александров в данном случае домыслил рассказ Раскольникова. Самым же важным фрагментом диалога Сталин – Радек, в рамках исследуемой нами темы, является следующее.
После цитированного выше обмена вопросами и ответами Сталин обратился к Радеку с вопросом и напоминанием: «Ты хочешь, чтобы я освежил тебе память? Согласно некоторым планам, молодой командарм Михаил Тухачевский, без назначения, должен был получить полномочия осуществить переворот по согласованию с Троцким»712.
Радек возражал в ответ на сказанное Сталиным, напоминая, что тому (Сталину) было «хорошо известно, что Троцкий всегда отказывался от подобных переговоров с кем бы то ни было. Сколько раз он повторял, что никогда не согласиться „открыть дверь третьей силе, которая могла бы похоронить Советское государство“»713. Насколько это можно понять из контекста последующих рассуждений Сталина, он согласился с доводами Радека, хотя удержался от прямого согласия относительно позиции Троцкого в вопросе использования Красной армии в политической борьбе. Однако из текста возражений Радека касательно позиции Троцкого в данном вопросе следует, что предложения о привлечении Тухачевского к политической борьбе и поручении ему реализации «дворцового переворота» в пользу Троцкого делались – и неоднократно.
Но далее, ссылаясь на партийные документы 20-х гг., Сталин напоминает Радеку: «…ведь Троцкий поручил тебе установить связь с Тухачевским и его единомышленниками?»714 На что Радек сразу же отреагировал: «Чтобы ответить ему «нет», если бы Троцкий был предупрежден…»715.
