По мнению Г. Беседовского, достаточно близко наблюдавшего политическую атмосферу в столице и в высшем эшелоне государственной и военной власти, «Троцкий мог, как Пилсудский, буквально в несколько минут овладеть властью… Но Троцкий смалодушествовал»726. Имеющаяся, хотя и весьма скупая и не всегда достоверная информация позволяет лишь в общих чертах представить возможности, которыми располагал Троцкий для победы над своими политическими противниками и соперниками.
Опираясь на поддержку военных учебных заведений, расположенных в Москве, в том числе и на Школу ВЦИК, находившуюся в Кремле, на преданность командующего Московским военным округом Н.И. Муралова и подчиненных ему войск; на Части особого назначения (ЧОН), наконец, на выступавший в его поддержку кремлевский гарнизон, Троцкий мог отдать приказ об аресте Политбюро ЦК, т. е. о «дворцовом перевороте», привлекая на свою сторону Тухачевского, за спиной которого находились преданные ему боевые войска Западного фронта.
Одной из причин (ее иногда называют даже главной) «политической пассивности» Троцкого, которого обычно характеризовала энергичность, называют болезнь. В указанное выше время наивысшего накала внутрипартийной и внутриполитической борьбы Троцкий действительно очень тяжело болел. Во всяком случае, об этом свидетельствуют медицинские материалы. Поэтому болезнь могла бы быть «извиняющим» объяснением его поведения.
Троцкий простудился на охоте еще в октябре 1923 г. В течение ноября он иногда еще принимал участие в заседаниях Политбюро. Но после такого «участия» с высокой температурой он вновь на несколько дней оказывался «на постельном режиме». Обострение болезни привело к решению Политбюро (14 декабря 1923 г.) предоставить Троцкому отпуск для лечения727 и к заключению очередного врачебного консилиума от 31 декабря о тяжелом состоянии больного, требующем «специального климатического лечения»728. Сначала Троцкий был отправлен в подмосковный санаторий, а 5 января 1924 г. Политбюро ЦК приняло решение о предоставлении Троцкому отпуска с выездом на лечение в Сухуми729. Он отправился туда 16 или 17 января. Болезнь, несомненно, была веской причиной и объяснением несколько «странного» политического поведения Троцкого в разгар его борьбы против ЦК. Но ее можно рассматривать также и как своего рода «внешнее прикрытие» его нерешительности. Это свойство было характерно для Троцкого. Достаточно вспомнить лишь один эпизод из его политической биографии: еще при обсуждении вопроса о взятии власти Советами 7 ноября 1917 г. Троцкий не решался взять на себя ответственность без санкции Съезда рабочих и солдатских депутатов. Лишь после настоятельных требований Ленина, фактически взявшего на себя ответственность за восстание и свержение Временного правительства, Троцкий приступил к его реализации.
Даже если учитывать указанные выше даты, этапы болезни и лечения Троцкого, вызывает некоторую настороженность тот факт, что, несмотря на решение предоставить ему отпуск (14 декабря 1923 г.) и до отъезда из Москвы (16–17 января 1924 г.), почти месяц он оставался в Москве. Похоже на то, что он выжидал – и сдался в середине января 1924 г.
Скорее всего, Радек в разговоре со Сталиным все-таки лукавил. И он (Радек), и Пятаков, и Антонов-Овсеенко, видимо, пытались каким-то образом привлечь на свою сторону Тухачевского, рассчитывая использовать его в качестве «шпаги» Троцкого. Безуспешность такого рода попыток и заставила Троцкого отказаться от плана «кремлевского переворота» под руководством Тухачевского. Как выше уже неоднократно отмечалось, Тухачевский занимал «антитроцкистскую», «националистическую» ориентацию и политическую позицию, обусловленную в значительной мере составом так называемой «группы-организации Тухачевского», который в основном был офицерско-монархическим. Несомненно, Троцкий, видимо, знал и о письме Тухачевского в ЦК с критикой в его адрес. Наконец, будучи весьма осторожным человеком, Тухачевский ориентировался и на настроения других командующих, не любивших Троцкого.
Часть III
«Все мы вышли из сталинской шинели»
Наследники Ленина
В смутное время сквозь густой и сумеречный туман, окутывающий и пронизывающий реальность, трудно, да и почти невозможно отличить ее силуэты от фантомов, рожденных нашим напряженным воображением.
Февральско-октябрьскую «красную сумеречность» Великой русской революции, объявшую гигантскую Россию в 1917 году, образованные наши соотечественники и соседи, свидетели и участники этих эпохальных событий, также стремились рассеять, упрямо и уверенно «угадывая» в ней некий «парафраз» Великой Французской революции. Ленин казался им «красным Робеспьером», Троцкий – Дантоном или Карно, Радек – Маратом, Тухачевский – Бонапартом, Дзержинский – Фуше, Буденный – Мюратом и т. п. «Чудо, тайна и авторитет» слились воедино, доведя до предельного напряжения ощущение Власти Земной, в ожиданиях и гаданиях о кремлевском наследнике Ленина, чей разум, жизнь и власть с роковой неумолимостью угасали в подмосковных Горках.
Болезнь Ленина, в роковом исходе которой с весны 1923 г. уже мало кто сомневался, стала политическим фактором, послужившим толчком для развертывания нового и в определенном смысле завершающего этапа революционного процесса в России. Всевозможные соображения и домыслы о состоянии здоровья «вождя» и его политическом положении начали распространяться в Советской России еще ранней весной 1922 г., хотя никаких официальных сообщений на этот счет власти не делали. Это обстоятельство, очевидно, и порождало слухи, ибо информация о болезни «главного большевика», конечно же, просочилась в общественное мнение, приводя его постепенно в апокалиптическую истерику: что же будет?
«…Все настойчивее слухи о том, что Ленин не у дел, – записал петроградский интеллигент Г.А Князев 23 июня 1922 г. – Взяла верх левая крайняя – Сталин, Бухарин, Зиновьев. Некоторые настойчиво утверждают, что Ленин умер, другие – сошел с ума…»730. Примечательно, что в этой записи, отражавшей настроение значительного слоя образованных людей северной столицы, отношение к Ленину «никакое». К нему уже относятся как к «трупу». Людей пугала перспектива прихода к власти наименее приемлемых «новых вождей» на смену Ленину. При этом и рядовой петроградский интеллигент первым в ряду наследников Ленина называет Сталина, хотя ранее в своих дневниковых записях (он вел их с 1915 г.) это имя не упоминалось ни разу.
Недовольство «вождями», которые должны были стать «наследниками» Ленина и, очевидно, делить его «наследство», нарастало в последующие месяцы. Красноречива в этом отношении запись, сделанная Князевым 31 декабря 1922 г. «…Власть их окончательно развратила, – рассуждал он о «вождях» страны. – Ничего идейного у них не осталось. Наглость некоторых дошла до полного бесстыдства. Все эти тт. Крыленки, Курские, Каменевы давно забыли и думать о коммунизме. Они держатся за власть, и все силы направлены к тому, чтобы удержаться у власти. Некоторые из них нисколько не стесняются в своей личной жизни – и пьют, и развратничают. Грызня идет страшная. Троцкий не терпит Луначарского, Луначарский интригует против Троцкого, Каменев и Бухарин «подсиживают» друг друга и т. д. Бывали случаи, когда Ленин не принимал с докладом Луначарского. В Москве, на верхах, сплошная вакханалия. Мы во власти обнаглевших хулиганов…»731.
