«Трезвость речей подчеркивает выразительность внешнего облика», – отмечает это качество «вождя» генерал де Голль778. «Говорил Ленин, – вспоминал Ф.А Степун, – не музыкально, отрывисто, словно топором обтесывая мысль. Преподносил он свою серьезную марксистскую ученость в лубочно-упрощенном стиле»779. И далее Степун прямо указывает на главную, по его убеждению, причину будущей ленинской популярности. «В этом снижении теоретической идеи, – отмечает философ, – надо, думается, искать главную причину его неизменного успеха у масс»780. В этом отношении наиболее близок к Ленину из его соратников и преемников, пожалуй, Сталин, доведший до предельного упрощения формулы марксизма, делая их и себя, таким образом, чрезвычайно понятными широчайшим массам неграмотного и малограмотного российского населения. «…И слова, как пудовые гири, верны», – с явным гротеском и негативной окраской, но точно, по существу, передавал свое впечатление о его речах О.Э. Мандельштам781.
«В Воскресном приложении к «Правде». – записал в своей книжке петроградский интеллигент, сотрудник Академии Наук Г.А Князев 11 марта 1919 г., – помещен портрет Ленина. Долго всматривался. Тип рабочего мастера. В пиджачной тройке; в мягком воротничке и галстуке с белыми точечками; в кепке; пиджак распахнут; руки в карманах брюк. Весь какой-то съежившийся; лицо тоже сморщилось; небольшая бородка, усы, наморщенный лоб, прищуренные глаза. Лицо такое заурядное, ничем не отличающееся от самого обывательского. Непривлекательное и незапоминающееся…»782. Вспоминаются строчки В.В. Маяковского о Ленине: «Он, как вы и я, совсем такой же…»783.
«Совсем таким же», как и большинство простых русских рабочих, не без успеха стремился казаться, казался и представал перед массами Сталин. «Сталин, – отмечает С. Московичи, – был личностью неприметной…»784. Сначала он сохранял сурово-военизированный облик рабочего-революционера, вышедшего из Революции и Гражданской войны: френч, солдатская шинель, полувоенная фуражка, брюки, заправленные в сапоги, наконец, усы, один из характерных тогдашних признаков не только «кавказца», но и большинства русских рабочих, трудящейся мужской части дореволюционной России и Советской России 20-х гг. Лишь на некоторое, военное время Великой Отечественной войны, Сталин принимает облик профессионального военного, с погонами на плечах, как у наиболее заметной, фронтовой части советских людей. Он по-прежнему оставался для граждан СССР «своим», «как вы и я, совсем таким же».
Пожалуй, предельное выражение «скрытости», «неизвестности» обнаруживалось в личности Сталина в 1920-е гг. Сорокин и фон Лампе поставили Сталина на первое место среди претендентов на наследство Ленина, однако ничего не смогли о нем сказать. Они его не видели, мало кто вообще, не считая высших партийных и военных кругов, видел Сталина. Это был «вождь», о котором вообще ничего нельзя было сказать.
Продолжая свои рассуждения об «авторитете вождя», С. Московичи считает, что «авторитет… действует при условии, если вождь, как чародей или гипнотизер, сумеет сохранить определенную дистанцию, окружить себя покровом тайны, сделать манеру своего поведения фактором успеха»785. Последнее уже демонстрировалось столь различными, но действующими на публику манерами поведения Ленина и Троцкого, но особенно – Сталина. Мысль Московичи подтверждает и Ш. де Голль. «Авторитет не может обойтись без тайны, – пишет он, – ведь мы мало чтим то, что слишком хорошо понимаем»786.
Личности Ленина и Троцкого, позднее – Сталина и Гитлера – вызывали ощущение «демонической тайны». Авторитет вождя, еще раз сошлюсь на Московичи, «создан из тайн и иллюзий». «Псевдонимность» вождя лишь усиливала ощущение тайны: «Ленин», «Старик» (В.И. Ульянов), «Троцкий», «Перо» (Л.Д. Бронштейн), «Сталин», «Коба», «Иванович» (И.В. Джугашвили), «Гитлер» (А Шикльгрубер). «Поддерживать ощущение загадочности, – пишет С. Московичи, – возбуждать любопытство по поводу своих намерений особенно необходимо вождю в решающие моменты»787. Психолог резюмирует свою мысль: «Можно сказать, что авторитет по своей сути есть разделяемая иллюзия»788.
Еще один признак «харизмы» вождя, на который указывает, в частности, де Голль это – молчаливость. «Ничто так не выделяет авторитет, – пишет он, – как молчание – сияние сильных и убежище слабых, сдержанность гордых и гордость смиренных, благоразумие мудрых и ум простаков»789. «Вождя» Нидерландской революции XVI в. Вильгельма Оранского прозывали «Вильгельм Молчаливый». «Кто был молчаливее Бонапарта?» – задает риторический вопрос де Голль790. «Ленин был неразговорчив», – вспоминал свои встречи с ним художник Анненков791. «Молчаливость» как характерный личностный признак отметил И.А. Ильин у Тухачевского. Своей молчаливостью, скупостью на слова, сравнительной редкостью и стилистически тяжеловесной простотой выступлений отличался Сталин.
«Люди инстинктивно не доверяют многословным повелителям», – завершает генерал де Голль свои рассуждения по этому поводу792. Следует заметить, что, будучи одним из главных отрицательных «метафизических» героев «Войны и мира» Л.Н. Толстого, Наполеон в его романе чрезвычайно молчалив – он присутствует, но почти не говорит.
Необычность внешности, особенно лица вождя, усиливалась еще одним «харизматическим» признаком. «Как гипнотизер, – пишет С. Московичи, – вождь является мастером взгляда и художником глаз, инструментов воздействия. Глаза Гете, говорил Гейне, были «спокойны, как глаза бога. Впрочем, признаком богов является именно взгляд, он тверд и глаза их не мигают с неуверенностью». Это, конечно, не случайно. Он замечает также, что Наполеон и Гете равны в этом смысле. «Глаза Наполеона тоже обладали этим качеством. Именно поэтому я и убежден, что он был богом»793. Заключая свои рассуждения по поводу этого свойства «вождя», Московичи пишет: «Его взгляд очаровывает, влечет и вместе с тем пугает; такой взгляд древние приписывали глазам полубогов, некоторых животных, змеи или ящерицы, чудовищ, подобных Горгоне»794. Свидетели обращали внимание на «тигриные», «кошачьи» или «змеиные» глаза и взгляд Сталина. На Н.А Цурикова, познакомившегося с Тухачевским в плену, произвели впечатление его «странные глаза, в необычном разрезе, куда-то пристально и упорно устремленные»795.
Художник Анненков обратил внимание на «бесцветное лицо» Ленина «с хитровато прищуренными глазами». Ленинские «прищуренные глаза» заметил и Князев. «Глубоко сидящими глазами» привлек Ленин внимание Степуна. Это был редко встречающийся на фотографиях Ленина взгляд, жесткий, пронизывающий, а не привычно-смешливый, хитроватый. Совсем другое, но, пожалуй, даже большее впечатление произвел на художника Анненкова взгляд Троцкого. «Его глаза, – вспоминал он, – сквозь стекла пенсне блестели энергией»796.
С. Московичи называет еще один признак «вождя толп». «Эти люди, – пишет он, – …составляя единое целое со своей идеей… превращают ее в страсть»797. Психолог говорит о «безмерном упрямстве» вождей в своем «стремлении идти к цели», доходящем до грани «безумия»798. Г. Лебон видит в них людей, «способных на чрезвычайное упорство в повторении всегда одного и того же»799. «Именно это безмерное упрямство, – заключает Московичи, – это стремление идти к цели можно считать признаком их «безумия»800. По его мнению, «подобные люди, больные страстью, по необходимости являются своеобразными индивидуумами…Значительное число вождей набирается в особенности среди этих невротизированных, этих перевозбужденных, этих полусумасшедших, которые находятся на грани безумия»801. Исходя из присущих настоящим вождям признаков «безумия», Московичи считает, что «вождю необходимо, и это его важнейшее качество, быть человеком веры, до крайностей, до коварства. Его идея – не просто средство. Она является убеждением, безоговорочно внушенным ходом Истории или Божьим повелением. Сектантский фанатизм исходит от вождя, и любой великий вождь – фанатик»802.
