Не углубляюсь в полемику по вопросу о причинах и виновниках Варшавской катастрофы – и ныне по этому вопросу продолжаются споры и имеются различные мнения. Во всяком случае, в этом фрагменте есть и «передергивание», и «подтасовка» сведений. И, пожалуй, ситуация никогда не будет окончательно и убедительно разрешена. «Победителей не судят», но никто не желает нести ответственность за поражение. К тому же всегда можно найти множество ошибок, неправильных действий у командующих и командиров, как говорится, «постфактум», сидя за «академическим столом» и имея в руках, как говорится, «все карты», которыми не располагал и не мог располагать полководец перед сражением и во время него. Не в этом суть. Цитированный фрагмент из выступления Сталина, который (что общеизвестно и документально подтверждается) нес весьма значительную долю личной ответственности за катастрофу под Варшавой, демонстрирует его отношение к Тухачевскому тогда, в сентябре 1920 г.
Ленин отверг все обвинения898 в адрес Тухачевского и Главкома Каменева и вступился за командование Западного фронта. В своем заключительном слове, касаясь ответственности Главкома и Тухачевского за поражении советских войск, Ленин обозначил свою позицию совершенно определенно. Мотивируя эту защиту, он твердо заявил: «Мы продолжаем сохранять доверие, которое заслуживает западноевропейский фронт (читай Тухачевский) и центральное командование (читай Главком Каменев), ибо оно выдержало испытание в целом ряде труднейших походов, которые больше чем покрывают частные ошибки»899. Таким образом, поражение под Варшавой, сколь бы масштабным оно ни было, оценивается Лениным как «частная ошибка».
Подводя политический итог советско-польской войне, Ленин, в частности, заявил: «…мы будем на этом учиться наступательной войне»900. Утверждая, таким образом, безусловность будущих «революционных наступательных войн», он продолжал: «…Принципиальная законность наступательных действий в смысле революционных постановлений признана…»901. Тухачевский осуществлял стремительный натиск, а затем стал главным идеологом и пропагандистом «революции извне» и «революционной наступательной войны» в полном соответствии с ленинским настроем. Ленин прекрасно осознавал, что ведь это именно он, а не Троцкий и не Сталин подстегивал Главное командование и Тухачевского в движении на Варшаву к торжеству победы «мировой социальной революции».
Несомненно, Сталин столь решительно отстаивал свою позицию и взваливал основную вину за поражение на Тухачевского и Каменева потому, что другая сторона во всем винила именно Сталина, Егорова и Буденного с Ворошиловым. Так что Сталин не наступал, он защищался, он «контрнаступал».
Обращаясь к вопросу об отношении Сталина к Тухачевскому в начале 30-х гг., следует признать его неоднозначным, близким к весьма хорошему. Анализируя всю совокупность взаимоотношений Сталина и Тухачевского в первой половине 30-х гг., мне трудно освободиться от предположения, что где-то на уровне подсознания Тухачевский нравился Сталину, он хотел сделать его «своим», «приручить демона Гражданской войны». Чем-то это напоминает отношение Наполеона к императору Александру I, который в глубине души нравился «корсиканскому чудовищу», искавшему искренней дружбы у Императора Всероссийского. Наполеону, революционному «парвеню»902, также в глубине души импонировали «старорежимные» аристократы, как и талантливый «красавец-аристократ» Тухачевский импонировал «пролетарию» Сталину, даже когда возникла дискуссия по программе модернизации армии в январе 1930 г. в связи с докладной запиской Тухачевского. Сталин, первоначально, как известно, резко критично отнесшийся к предложениям, в ней содержавшимся, счел необходимым обратить внимание Ворошилова на свое отношение к Тухачевскому: «…Ты знаешь, что я очень уважаю т. Тухачевского, как необычайно способного товарища…». Таковы были его признания 23 марта 1930 г.903 Думается, что, какие бы чувства, так сказать, в душе своей Сталин ни испытывал к Тухачевскому, о хорошем его отношении к последнему Ворошилов знал. Не будучи от природы интриганом, он верил Сталину, который вряд ли данной фразой мог вызвать у Ворошилова подозрения в лукавстве. Пожалуй, и Тухачевский был убежден в расположении к нему со стороны Сталина, иначе бы он не направлял к нему, как к высшему арбитру, свои письма с предложениями по военным вопросам или с просьбой по справедливости разрешить вопрос, который, как ему казалось, неадекватно решается в военном ведомстве.
Обращает на себя внимание и поведение Сталина, когда 10 сентября 1930 г. он получил письмо, в котором Председатель ОГПУ В.Р. Менжинский уведомлял его в причастности Тухачевского к «делу Какурина – Троицкого» (выше я уже задерживал внимание на этом вопросе, неоднократно анализировавшемся мною в других книгах)904. Примечательно, что Сталин, находившийся в это время в отпуске, не дал санкции на арест Тухачевского и отложил принятие решения до середины октября, когда все будут в сборе в Москве905, хотя промедление в этом деле, по мнению Менжинского, представляло «известный риск»906.
Несомненно, однако, что со стороны Сталина в этом деле было и проявление его обычной осторожности. Он не хотел брать на себя ответственность в этом деле: была проведена очная ставка Какурина и Троицкого с Тухачевским. Видимо, очная ставка не давала достаточных оснований для закрытия «дела» или, наоборот, для ареста Тухачевского. Опрошены были также видные военные деятели Гамарник, Якир и Дубовой. Все они в это время находились в Москве и принимали участие в работе пленума РВС СССР (22–26 октября 1930 г.). Сталин советовался с указанными высокопоставленными военными неспроста: они представляли Украину, военную Украину, и Сталин не хотел рисковать и принимать столь ответственное решение без санкции Украины.
Но стоит обратить внимание и на объяснение поведения в этом деле Тухачевского, в понимании самого Сталина. «Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов, – как бы мимоходом, но знаменательно оценил ситуацию Сталин, – и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых»907. Сталин, таким образом, считал Тухачевского объектом влияния, а не инициатором каких-то конспиративных действий.
В контексте высказанного мнения уместно вспомнить характеристику, которую дал в 1919 г. Тухачевскому, тогда командующему 5-й армии, член ее реввоенсовета известный партийный деятель И.Н. Смирнов. «Командарм Тухачевский, – характеризовал он его, – 28 лет… человек, безусловно, свой, смелый до авантюризма. Мягкий, поддающийся влиянию, с тактичным комиссаром будет в любом месте отлично командовать не только армией, но и фронтом». Обращаю внимание на оценки: «мягкий, поддающийся влиянию», а также на то, что «с тактичным комиссаром будет в любом месте отлично командовать». С «тактичным», т. е. умеющим влиять на поведение Тухачевского и на его действия. Поэтому мнение Сталина, что Тухачевский не сам «оказался в плену у антисоветских элементов», а был «обработан антисоветскими элементами», – не было оригинально, но бытовало в среде партийно-государственной элиты.
Напомню, в связи с этим, что Л.Л. Сабанеев, весьма близко знавший Тухачевского и находившийся с ним в доверительных отношениях, вспоминая многократно выражавшиеся тем намерения, подобно Наполеону, воспользоваться революцией и хаосом в политике, а также своим положением в армии, совершить переворот «бонапартистского типа», заметил: «в Кремле его (по отзывам моих кремлевских главных корреспондентов – Потемкина, Красина, Керженцева, Пешковой, Стасовой, М.И. Ульяновой) ценили как только «военспеца», но вовсе не как политического деятеля»908. Таково было, очевидно, мнение и Ленина, так, скорее всего, относился к Тухачевскому и Сталин. Поэтому он не был настолько обеспокоен показаниями Какурина и Троицкого, компрометировавшими Тухачевского как «заговорщика», позволив отложить решение проблемы на полтора месяца. Поэтому же Сталин никак не отреагировал на информацию, изложенную Дыбенко на заседании Военного совета 1 июня 1937 г., о выжидательной позиции Тухачевского в конце 1923 г., в период обострения внутрипартийной борьбы. Сталин, видимо, не считал поведение Тухачевского, описанное Дыбенко, признаком «бонапартизма».
