Даже на заседании Военного совета 1–4 июня 1937 г., когда Тухачевский был уже арестован и обвинен в «измене» и «предательстве», Сталин признавал, что видел в «Тухачевском… благородного человека, на мелкие пакости неспособного, воспитанного человека»936. Как уже отмечалось выше, сдержанная квалификация Тухачевского как «не плохого военного» в устах Сталина, особенно в обстоятельствах июня 1937 г., знаменательна. Она должна читаться так: «я считал Тухачевского выдающимся военачальником».
В отдельных репликах Сталина на указанном заседании проскакивают некоторые дополнительные штрихи и оттенки его отношения к Тухачевскому. «Если у них было военное развитие, то общее развитие и у Тухачевского, и Уборевича, и Якира было небольшое»937.
Представленную беглую характеристику отношения Сталина к Тухачевскому в 30-е гг. полагаю целесообразным дополнить некоторыми штрихами, обозначающими ворошиловское отношение к Тухачевскому.
«Я Тухачевского, вы это отлично знаете, не особенно жаловал, не особенно любил, – признавался Ворошилов, призывая в свидетели всех присутствовавших на заседании Военного совета 1 июня 1937 г. – У меня с ним были натянутые отношения. Я Тухачевского не высоко ценил как работника, я знал, что Тухачевский больше болтает, треплет»938. Примечателен еще один штрих, характеризовавший отношение к Тухачевскому не только Ворошилова, но и Сталина. «На работе Тухачевского я проверял, на работе он всякий раз проваливался и не нужен был на работе, – заявлял Ворошилов на том же заседании и далее ссылался на такое же отношение к Тухачевскому и Сталина: – И мы его, и ты его невысоко ценил как практического работника. Мы считали, что он дело знает, делом интересуется, и он может быть хорошим советчиком»939. Вот формула использования Тухачевского и его способностей: Сталин и Ворошилов после 1931 г. определили Тухачевскому роль военного советника, но не высшего командира, командующего реальными войсками. Они предпочитали его использовать именно в этом качестве. Впрочем, здесь Ворошилов лукавит. Быть может, он, как и Сталин, хотел бы отвести Тухачевскому роль лишь военного советника, но факты говорят о другом: с 1931 г. Тухачевский перевооружал, модернизировал армию, а затем занимался поднятием ее боевой подготовки. Это не роль советника. Это деятельность практика. Поэтому, надо полагать, Ворошилов искажает реальность, стараясь предельно принизить роль Тухачевского в модернизации армии. Впрочем, в ситуации Военного совета 1–4 июня 1937 г., который должен был согласиться с обвинениями в адрес Тухачевского и др. арестованных военачальников Красной армии, высвечивая и преувеличивая отрицательные, «вредительские» стороны их личностей и их деятельности, Ворошилов, естественно, акцентировал внимание на своих отрицательных оценках Тухачевского. Однако на том же совете, вновь возвращаясь к характеристике своего заместителя, комментируя свое к нему отношение, допустил уточнение, несколько расходящееся с приведенными выше оценками. «Тухачевского я политически высоко не ценил, – признавался Нарком, – не считал его большевиком, считал барчонком и т. д. Но я считал его знатоком военного дела, любящим и болеющим за военное дело. Правда, иногда предлагавшим глупости, о чем знал т. Сталин…»940.
Надо отдать должное и Тухачевскому, который в эти годы старался быть предельно лояльным не только по отношению к Сталину, но и к Ворошилову, поддерживая практически все основные их предложения, даже если они ему самому не всегда нравились. Все это и привело к тому, что, выбирая для награждения высшим воинским званием Маршала Советского Союза в ноябре 1936 г. пятерых «избранных» советских высших военачальников, Сталин включил туда и Тухачевского, и не только за его действительный военный авторитет и давнюю популярность, но и за лояльность и политическую близость к власти, к нему, к Сталину. Вряд ли в таковых отношениях Сталина к Тухачевскому следует усматривать особую эмоционально-дружескую расположенность вождя к маршалу, однако и исключать ее полностью нельзя. Впрочем, в этом, как обычно, со стороны Сталина, прежде всего была политика, большая и малая.
Впрочем, первоначально воинское звание Маршала Советского Союза мыслилось как почетное, подобное Герою Советского Союза. Как «Героев», так и «Маршалов» не отправляли в отставку, в запас. Обладатели таковых званий могли быть их лишены за действия, наносящие вред Советской власти. На «специальном военном совещании» в 1938 г. Сталин вполне определенно назвал основания, которыми советская власть руководствовалась, учреждая звание Маршала Советского Союза и награждая военачальника, присваивая ему это звание, именно как звание почетное:
«Когда мы рассматривали вопрос о присвоении звания маршалов, мы исходили из следующего: мы исходили из того, что они были выдвинуты процессом гражданской войны из народа. Вот Ворошилов – невоенный человек в прошлом, вышел из народа, прошел все этапы гражданской войны, воевал неплохо, стал популярным в стране, в народе, и ему по праву было присвоено звание маршала. Буденный – также сын народа, вышел из глубин народа, заслуженно пользуется популярностью в народе, поэтому ему по закону присвоено звание маршала. Блюхер – прошедший все этапы гражданской войны от партизанских форм до регулярной армии, также заслуженный и пользуется популярностью народа, сам вышел из народа, и потому ему присвоено звание маршала. Егоров – выходец из офицерской семьи, в прошлом полковник, – он пришел к нам из другого лагеря и относительно к перечисленным товарищам меньше имел прав к тому, чтобы ему было присвоено звание маршала, тем не менее за его заслуги в гражданской войне мы это звание присвоили… Я не говорю уже о Тухачевском, который, безусловно, этого звания не заслуживал»941. Сталин был обижен и оскорблен «изменой», «предательством» Тухачевского в отношении лично его, Сталина, обманувшегося в своей уверенности, что ему удалось наконец «приручить» «красного Бонапарта» и превратить его в «своего маршала». Чувство этой обиды было схоже с реакцией Сталина на самоубийство его жены Надежды Аллилуевой. В эой реакции чувство обиды и оскорбленности намного превышало чувство жалости. «…Законно заслужили звание маршала Советского Союза, – завершал Сталин свои рассуждения, – Ворошилов, Буденный и Блюхер»942.
Но Сталин, однако, лукавит. Совершенно очевидно, что, вводя в сентябре 1935 г. персональные воинские звания в Красной армии, он, несомненно, учитывал и международную конъюнктуру, в частности расчет на перспективу дружбы и сотрудничества с Францией. В ответ на давно ожидаемую в Европе «наполеонизацию» советской власти (по «образцовому примеру» Великой Французской революции) Сталин, видимо, решил немного «подыграть» этим ожиданиям, намекая на то, что все в СССР идет, как и предполагается на Западе. Появление «маршалов», выросших из революции, должно было стать признаком скорого появления и самого «Наполеона». Ведь неспроста, что было сразу же замечено в Европе, особенно в русском зарубежье, в 1936 г. в СССР была издана, не без санкции со стороны Сталина написанная, книга академика Е.В. Тарле «Наполеон». Независимо от оценок этой личности (это уже не столь важно), марксистских, с классовых позиций, важен был сам факт, своеобразной, но несомненной популяризации великого полководца, «душителя Революции» «императора французов».
