Впервые в жизни Герт получил в подарок туалетную воду. Cool Water от Davidoff.
– Холодная вода? – спросил он изумленно.
СРЕДА 20 мая
Печально, печально, но наша Трейнтье Остерхёйс не блистала на “Евровидении”.
– Все из-за брючного костюма. В нем она была похожа на огородное пугало.
Новыми звездами на фестивальном небосклоне стали четверо финских “монголов”. У нас в доме большинство все еще называет их “монголами” или “даунами”, а не “людьми с ограниченными интеллектуальными возможностями”. Негров и приезжих тоже называют по-прежнему. Не потому, что старики не уважают вышеназванные группы населения, а просто потому, что они не имеют понятия о политкорректности. Здесь язык уже не изменяется.
Во время трансляции было много жалоб на суетливую смену планов и раздражающее мерцание света.
– У меня от этого мелькания может случиться припадок эпилепсии, – испугалась госпожа Квинт.
– У вас и от светофора может случиться припадок эпилепсии, – сказал Пот.
Вчера вечером он был в ударе.
Каждый раз “Евровидение” вызывает у нас ностальгию по таким певцам и певицам, как Тед де Брак, Корри Броккен, Тедди Схолтен и, в первую очередь, Удо Юргенс и Шарль Азнавур. Хотя никто точно не помнит, кто из них участвовал в этом конкурсе.
В разгар выступления финской группы звук телевизора в гостиной выключили. На прошлом конкурсе трансвестит с бородой, на этом – даун-рок. Чаша терпения переполнилась.
– Русские бабушки уже были, а вот голландских дедушек еще не было, – сказал Антуан. – Может, на музыкальном рынке пустует подходящая ниша?
Эверт заметил, что группа маразматиков тоже имела бы успех.
– Наверняка на каждом концерте парочка даунов будет прыгать со сцены и удирать.
– Ну, опять вы за свое, господин Дёйкер, – одернула его дежурная сестра.
Перед объявлением результатов снова включили звук. Из шестнадцати конкурсантов мы прослушали только пятерых, но Трейнтье не вышла в финал, и это, конечно, стыд и позор.
– Где уж нам конкурировать со странами Восточного блока, – ворчала публика.
В субботу смотреть финал не будем. Раз “мы” не участвуем, то “мы” и не смотрим.
ЧЕТВЕРГ 21 мая
Городской цирк-шапито Magic Circus каждый год дает представление в районе Амстердам-Север. Поскольку погода была хорошая и делать нам было нечего, я предложил Герту съездить в цирк на скутмобилях. Нам довольно часто нечего делать. Пьем чай-кофе и жалуемся на разные пустяки – вот и весь смысл нашего существования. Так что приветствуется все, что вносит свежую струю в эту рутину.
Цирк был подарком.
На небольшом зеленом газоне посреди жилого квартала стоял синий шатер, окруженный цирковыми фургонами. Когда мы подъехали, на физиономиях публики сначала появилось знакомое изумление: откуда здесь два старикана без детей и внуков? Но потом люди, видимо, подумали: надо же, какие милые старички.
Мы купили билеты на второй ярус с деревянными скамьями, но как почетных гостей нас усадили на лучшие места – в пластмассовые кресла-ковши в первом ряду. А если бы мы захотели, могли бы остаться на скутмобилях, нет проблем.
Голландскую часть труппы составляли очаровательный хозяин цирка, большой толстый клоун и румяная белокурая дама. Интернациональная часть была представлена здоровенной испанкой, жонглером из Восточного блока и красивой акробаткой из не-помню-какой страны. Двое молчаливых украинцев подавали реквизит, да еще мелькал какой-то толстяк в свитере с надписью “охрана”.
Это было прекрасное печально-праздничное представление. Женщина-силач обливалась потом, клоун всем давал пять, козел перешагивал через обруч, красивая девушка висела на чем-то в воздухе, жонглер жонглировал, а шесть уток маршировали строем перед белокурой дрессировщицей.
На прощанье все циркачи пожали нам руку.
– Здорово было, – пробурчал Герт. – А у тебя попкорн в волосах, Хендрик.
Это невозможно, ему там не за что зацепиться, но я купился и провел рукой по волосам.
– Шучу.
ПЯТНИЦА 22 мая
Сегодня Эверт едет к врачу. Я вижу, что он нервничает. Демонстрирует свою обычную браваду, но меня не обманешь. У меня дурное предчувствие.
Через полторы недели едем в Брюгге. Это целое событие для людей, которые годами сидят дома, а если и уезжают, то всего на пару часов. Разве что иногда переночуют у сына или у дочери. Риа и Антуан уже собрали чемоданчики и поставили у дверей. Леония разложила на столе платья и все время меняет подобранные комплекты. Герт пристально следит за погодой в Брюгге, а Граме составил программу на все три дня. Я позвонил в отель, проверил, все ли в порядке. Меня вежливо успокоили.
– Не волнуйтесь, господин Грун, сделаем для вас все по первому классу.
Сейчас девять часов вечера. Я заходил к Эверту. Он не стал ни о чем говорить. И не стал играть в шахматы.
– Тебе лучше уйти, Хенк. У меня голова раскалывается.
ВТОРНИК 26 мая
В субботу, еще до кофе, Эверт пришел ко мне в комнату. У него очень плохие новости.
– Я не спал всю ночь, но какой смысл и дальше делать вид, что ничего не случилось. У меня рак. Мне осталось жить пару месяцев. Может, полгода.
Кажется, я только покачал головой или выдал какую-то банальность вроде: “Да нет же”.
Эверт получил результат обследования, которое прошел две недели назад, и он был однозначным: рак толстой кишки в продвинутой стадии.
От химиотерапии и облучения Эверт отказывается.
– Припарки и примочки – максимум, что они могут, но у меня нет охоты.
Я пробормотал еще что-то бессмысленное.
– Не бери в голову, Хенк. Химия только продлит мучение.
Он попросил терапевта прописать лучшие обезболивающие и психостимуляторы, и доктор обещал не скупиться на рецепты. Таблеткой больше или меньше, роли не играет.
Два дня я был совершенно выбит из колеи. Вчера Эверт сам дал мне жесткую установку:
– Хендрик Грун, друг мой, с этого момента продолжай жить так, как жил последние пару лет: с удовольствием и мужеством отчаяния.
Это был четкий приказ.
Как только мы вернемся из Брюгге, он поставит в известность членов клуба “Старые-Но-Не-Мертвые”. Он и мне хотел рассказать только после поездки, но ему нужно было поделиться с живым человеком, и он решил, что “лучший друг все-таки лучше, чем магнитофонная лента”.
– Мы с тобой вдоволь повеселились, но пора и честь знать, – прибавил он с усмешкой.
Самому Эверту понадобился всего один день, чтобы взять себя в руки и снова обрести мужество отчаяния.
