Наш проект дегустации всех вкусов в кафе “Лучшее мороженое” свернут. Мы были там три раза и не попробовали даже половины всех вкусов, но, в сущности, видели достаточно, чтобы, так сказать, поставить точку. Тем более что газеты называют такие кафешки “евромойками”. Они вылезают повсюду, как грибы после дождя. Причина самая простая: для их открытия не требуется специальной лицензии на гастрономическую деятельность. Пара подносов с итальянским мороженым в пустом магазине, подставной хозяин за прилавком – и вот вам готовая прачечная для отмывания денег. Чтобы эти новые мороженщики честно заработали на хлеб насущный, каждый житель Амстердама должен ежедневно съедать две порции мороженого.
СРЕДА 5 августа
Мы, пережившие войну, считаем позором, что наши солдаты не используют на стрельбах реальные пули. Прицеливаясь, они должны теперь орать “пиф-паф” или, того хуже, “пинда-пинда”, что по-голландски означает арахис.
Армия без пуль просто смешна. Представьте себе инструктора по стрельбе, который орет в лицо морскому пехотинцу, чтобы тот громче кричал “пиф-паф”. И все свои танки мы продали. Я не фанат армии, но считаю так: либо выдавайте солдатам реальные пули и танки, либо закрывайте лавочку.
Я думал, что у меня обыкновенная забывчивость, а вот и нет, похоже, у меня легкое когнитивное нарушение. Так, по крайней мере, называет это газета. Я вздохнул с облегчением. Прежде всего меня утешил эпитет “легкое”. Мы, люди старой закалки, с трудом осваиваем новую терминологию. Только успели привыкнуть к всевозможным комиссиям по любому поводу, как с недавнего времени нас начали донимать “оперативные штабы”. Например, оперативный штаб “Дневной уход при деменции”, оперативный штаб “Опека на дому” и оперативный штаб “Достоинство и гордость” (во имя нежной заботы в домах престарелых). Только успели привыкнуть, что старческий маразм называется “деменция”, а это уже “альцгеймер”, или “когнитивное нарушение”. Новые трудные слова, прежде всего из уст политиков, не столько проясняют, сколько затемняют смысл высказываний. В большинстве случаев за этим скрывается урезание бюджетов или сотрясение воздуха, либо и то, и другое.
Большинство обитателей нашего дома безропотно это глотает. Нам уже не хватает остроумия и энергии, чтобы выяснять, что конкретно “они” имеют в виду и к чему стремятся.
Завтра собираюсь проведать свою приятельницу Гритье в закрытом отделении. Загляну к медсестрам, спрошу, как обстоят дела с оперативными штабами.
ЧЕТВЕРГ 6 августа
Вчера я был приятно удивлен приходом Фриды. Тук-тук-тук, в двери показалась белокурая головка с конским хвостиком.
– Можно войти?
– Конечно, милости прошу.
Я сказал, что рад снова видеть ее после долгого перерыва, и спросил, знает ли ее мама, что она здесь.
– Ну-у… в общем, я сказала, что иду играть на улицу. А то она бы сказала, что нельзя разговаривать с чужими дядями. Мама делает уборку у бабушки.
– А с чужими тетями можно разговаривать?
Фрида думает, что без проблем.
– Послушай, ты не беспокойся, ведь ты же не чужой дядя. Я уже три раза была у тебя в гостях.
Я спросил, что она хочет выпить.
– Я люблю лимонад.
Лимонада у меня не было. У меня, в сущности, есть только кофе, чай, вино и коньяк. К счастью, нас выручила соседка. Она всегда держит дома лимонадный сироп для своих внуков.
Чуть позже мы с Фридой смаковали разбавленный напиток. Мой первый лимонад за пятьдесят лет. Болтали о школе, о том, каково быть старым, и о куклах.
– Можно я буду называть тебя дедушкой? – спросила Фрида.
Теперь я дедушка Хенк. Все-таки дожил.
Вчера я порылся в интернете и обнаружил оперативный штаб “Барометр жестокого обращения со стариками в Амстердаме”. Они сообщают, что вершина айсберга издевательств растет, как снежный ком. Госпожа Схансле, и та не сказала бы лучше. Число обращений за пять лет удвоилось. Несколько лет назад было подсчитано, что ежегодно 200 000 стариков подвергаются издевательствам со стороны детей, партнеров или опекунов. Здесь, в нашем углу, никого не бьют смертным боем. В доме престарелых синяки слишком бросаются в глаза. Одинокие старики с какой-нибудь сиделкой подвергаются куда большей опасности. Когда последний “центр опеки” будет упразднен в целях экономии, каждый с ностальгией вспомнит добрый старый безопасный дом престарелых.
ПЯТНИЦА 7 августа
Вчера днем за чаем комитет жильцов учредил “безболезненный стол”. Наша художница Евгения нарисовала прекрасную табличку с надписью: “Просим за этим столом не говорить о болезнях, недугах и смерти”.
Приковыляла госпожа Дёйтс, увидела табличку и прочла текст вслух. (Еще одно сходство между малышами и стариками: им трудно читать про себя.) Ее декламация привлекла внимание. Наша идея незаметного введения стола провалилась.
– Почему это мне нельзя говорить о моих болезнях? – вопросила госпожа Слотхаувер. – Я имею полное право свободно выражать свое мнение.
Я попытался ее урезонить.
– Рассматривайте это как тихое купе в поезде. Как место тишины.
– Знать не знаю ни о каком таком купе. Могу говорить о своих болезнях, где хочу и когда хочу.
– Можете говорить везде и всегда. Но не за этим столом! А если заговорите, пеняйте на себя, – отрубил Эверт вполне в своем духе.
Слотхаувер отвалила, и тем самым вопрос был решен. Она боится Эверта. Стоит ей оказаться рядом с ним, как на нее обрушивается куча мелких неприятностей. То крышка на бутылке с соусом сама откроется, то стакан опрокинется, то соль попадет в кофе, да мало ли что еще.
– Вроде бы неплохая идея, – подумали многие жильцы и заняли все места за безболезненным столом.
Через четверть часа господин Де Граве потерял бдительность и обронил, что в жару у него обостряется экзема. Госпожа Квинт на высоких тонах потребовала его удаления, но комитет жильцов проявил милосердие: впредь каждый имеет право на одну оговорку. Господин Де Граве на всякий случай промолчал до окончания чаепития.
Хорошо бы осуществить обратную идею – учредить специальный стол для тех, кому захочется поговорить о болезнях и желании умереть. Пусть занимают места в противоположном углу за “столом болезней и смерти”.
СУББОТА 8 августа
Вчера заходил к Гритье. Спросил медсестру о результатах, полученных разными оперативными штабами, но она посмотрела на меня как на пустое место. Гритье весело рассмеялась, подала руку и торжественно усадила меня складывать вместе с ней новый пазл из шестнадцати больших фрагментов.
Сегодня ездил с Эвертом на Северное кладбище, чтобы подыскать красивое местечко для могилы. Но забронировать место, видимо, невозможно. Часть территории предназначена исключительно для католиков, в другой стороне под землей лежат одни протестанты, вероятно, есть участок для “прочих религий” и участок для неверующих.
