Эверт предложил пару раз нечаянно наехать своим креслом на ее камеру, но я считаю, что еще рановато. На следующей неделе снова едем на экскурсию. Вылазку организует Граме. Он советовался со мной насчет Эверта: захочет ли он ехать с нами? И сможет ли? Я заверил его, что Эверт хочет до последнего вздоха наслаждаться жизнью и наверняка решит ехать. И еще сможет.
– Вот когда он умрет, с этим будет труднее.
– Такое мог бы сказать он сам, Хенк, – сказал Граме.
– Точно. Я его и процитировал, более-менее дословно.
СУББОТА 19 сентября
Представьте себе, помогло! Госпожа Смит меня больше не фотографирует. Не в последнюю очередь потому, что ее фотоаппарат таинственным образом очутился в аквариуме. Теперь Смит подсаживается ко мне всего десять раз на дню. Я вежливо пытался от нее отделаться, даже несколько раз пересаживался на другое место и просил ее не бегать за мной, но это не помогало.
– Я имею право сидеть, где хочу, господин Грун, – говорила она мне с самой любезной улыбкой.
Я начинаю нервничать при виде этой особы. Я вдруг понял, как искажается жизнь, когда тебя преследуют. Порой мне хочется ее ударить. И я должен удерживать Эверта, чтобы он и в самом деле ее не ударил. Не только потому, что разразится грандиозный скандал, но и потому, что у моего друга есть большой шанс сломать свою исхудавшую руку.
Он почти ничего не весит. В прошлый раз, когда я, вежливо постучав, зашел к нему в комнату, он сидел в своем инвалидном кресле, тщетно пытаясь справиться со своей рубашкой. Я испугался. Под красными подтяжками тощая грудь, и в грудной клетке видно каждое ребро.
– Что, хорош качок? – сказал мой друг.
Стараясь не разреветься, я осторожно помог ему надеть рубашку и на нее уж подтяжки. Эверт не любит, когда ему помогают, но настал момент, когда с этим придется смириться.
– Уж лучше ты, – сказал он. – Неохота звать какую-нибудь сестру.
– Могу заходить каждое утро, перед кофе, чтобы немного помочь. Легко, – предложил я.
– Что ж, валяй, Хендрик. Тебе я не в силах отказать. И больно ущипнул меня за руку.
ВОСКРЕСЕНЬЕ 20 сентября
Исследовательский центр “Платформа 31” установил, что двадцать процентов стариков предпочитают дома престарелых старого стиля. А раз это утверждает исследовательский центр, наверное, так и есть. Не похоже, что старомодные дома престарелых так популярны, ведь их повсюду сносят, так как власти больше не хотят их финансировать. В них обретаются в основном женщины старше семидесяти лет, живущие только на пенсию. И живут они там прежде всего ради общения и круглосуточной тревожной кнопки. Но как раз они не могут оплачивать жилье и уход по новым рыночным ценам. “Рыночная цена” – новое словцо, раньше говорили “слишком дорого”. Дома опеки закрывают свои двери, а перед дверьми стоят 30 000 ожидающих.
– Пока тут неплохо, но надолго ли? – звучал общий вопрос за чаем.
– Не успеешь опомниться, как все дома престарелых закроют, и что тогда?
– Тогда мы уподобимся старым слизням, что пытаются переползти трассу А-два, – сказала Леония, качая головой, и взяла еще один пряник.
Ее сотрапезники одобрительно кивнули. К счастью, кое-кто рассмеялся, в том числе я. Но тут госпожа Смит придвинула свой стул к моему стулу.
– Составлю вам компанию, господин Грун.
– В последнее время вы часто так делаете. Я начинаю нервничать.
– И совершенно напрасно.
– Собственно говоря, лучше бы вы оставили меня в покое.
Смит вежливо кивнула, но преспокойно осталась сидеть рядом.
В разговор вмешалась госпожа Схансле, мне только ее не хватало.
– У вас такой вид, господин Грун, словно вам наступили на любимое ухо.
Я убежал в свою комнату. Риа и Антуан, которые были свидетелями этой сцены, немного позже зашли ко мне, чтобы выразить сочувствие. Они ищут выход из положения, желательно без кровопролития.
ПОНЕДЕЛЬНИК 21 сентября
Директриса еще никак не отреагировала на предложение группы жильцов приютить беженцев в пустующих комнатах нашего дома. Эдвард в личном письме попросил ее ответить на вопрос, не приютить ли нам заодно двух невинных узников тюрьмы Гуантанамо и таким образом смыть позор с нидерландского правительства, отказавшегося предоставить им политическое убежище. Далеко не все поддержали Эдварда. – Нет дыма без огня, – сказала госпожа Дёйтс. – Тоже мне, невинные узники. Раз они сидели так долго, значит было за что.
В субботу я купил сто граммов хамона, то есть испанского сыровяленого окорока. Он хорошо идет под белое вино. Вчера мы с Эвертом его отведали. Хамон продается в закрывающейся упаковке, то есть ее можно снова закрыть. Разделяешь две гладких слипшихся пластины, а потом дрожащими старческими пальцами поддеваешь с одной из сторон пакета пластиковую полоску так, чтобы из-под нее показалась новая липкая полоска. Жуткая морока. Провозившись пять минут, я решил, что не стоит портить себе настроения из-за дурацкой упаковки. Взял ножницы и за три секунды решил задачу. После чего мы, на всякий случай, сразу съели все, что было в пакете, по крайней мере его больше не придется закрывать.
Я еще не все сказал о хамоне. На этикетке мельчайшим шрифтом напечатано: “Может содержать: бразильский орех, глютен, горчицу, грецкий орех, камут, кешью, кунжут, лактозу, макадамию, миндаль, молоко, овес, пекан, полбу, пряности, пшеничную муку, рожь, семена люпина, сою, сульфит (Е220-227), фисташки, фундук, яйцо, ячмень”. Я не добавил от себя ни одного ингредиента! Послушайте, ведь это всего лишь сто граммов свинины, а не обед из пяти блюд. В этом хамоне “может” оказаться целый ореховый батончик, все известные мне злаки, десяток прочих ингредиентов. И, возможно, даже семена люпина! Если грузовик с хамоном проезжал мимо цветочного киоска.
Но я продолжу жаловаться, раз уж начал: недавно я варил для Эверта лапшу, одно из немногих блюд, которые он еще может есть. Мы искали указание на время варки и потратили несколько минут, прежде чем с помощью лупы обнаружили на боковой стороне пакета цифру 6, напечатанную крошечным шрифтом. Почему, ну почему таким крошечным?!
ВТОРНИК 22 сентября
Вчера в часы посещений в закрытом отделении толпилось особенно много народу. Думаю, потому что был Всемирный день болезни Альцгеймера, о чем написали все газеты, побудив взрослых детей лишний раз навестить своих забытых отцов и матерей. В конце-то концов, беспамятные старики больше не могут позвонить сыну или дочери и мягко напомнить, сколько времени прошло с тех пор, когда они виделись в последний раз.
Я принес Гритье новую мозаику. Она очень обрадовалась, но все-таки предпочла в сотый раз складывать свой старый пазл. А новый так и остался лежать в целлофановой обертке. Гритье, как всегда, казалась счастливой. Именно поэтому мои посещения проходят довольно безболезненно, пока я не слишком обращаю внимание на окружающих, на их неизбывное горе. Я говорю не только о слабоумных, которых гости часто совсем сбивают с толку, но об их родных и близких. Невозможно привыкнуть к тому, что тебя не узнает тот, кто тебя любит или любил. Невозможно привыкнуть к тому, что ты почти или совсем не узнаёшь того, кого прежде любил.
