– Но я думала, что вы – это он, вы меня обманули!
– Я не хотел злоупотреблять твоей ошибкой, но меня в первый раз приняли за Боуи, в первый раз.
Я была оскорблена, уничтожена. Быстро оделась. Вышла. Ветер захлопнул дверь вагончика, дождь стоял стеной. Я пошла вперед, слыша завывания толпы. Я решила, что все-таки заполучу и концерт, и настоящего Боуи. Направилась к полю, там было невероятное количество народа, людское море из десятков тысяч человек, залитое струями ливня. А вдали, на освещенной эстраде, двигался Боуи. Оттуда, где я стояла, он казался совсем крошечным. Повисла тишина. Он заговорил, но я не поняла ни слова. А потом снова раздались первые ноты «Heroes», и в тот момент я знала, что эту песню он поет для меня:
Я постаралась пробраться вперед, но в плотной массе стоящих впритирку людей это было невозможно. Я промерзла до костей, но мне было все равно. Он пел, и ничего важнее этого на Земле не было. И я пела песню вместе с ним, я орала ее:
We can be Heroes
Just for one day
We’re nothing
And nothing will help us
[91].
Вот. Ты знаешь все. Ну, по крайней мере, первую часть истории. Дай мне немного воды.
Я наполнил стакан, она взяла, глаза у нее были влажные, как если бы ожившие старые воспоминания перенесли ее на восемнадцать лет назад. Я подождал, когда она допьет.
– Как зовут моего отца?
– Представления не имею, Поль, я его не спросила и больше в жизни не видела, да и не пыталась увидеть. Это был несчастный случай, вроде аварии на дороге. Я не ищу оправданий, мне было семнадцать. Я переспала с единственным мужчиной в своей жизни, и это навсегда отбило у меня охоту попробовать еще раз. И однако, я испытала к нему нечто действительно сильное. По-настоящему. Потом я часто думала о нем, а позже…
Лена пожала плечами, на какое-то время задумалась.
– Мне всегда было стыдно за ту историю, и потребовалось много времени, чтобы превозмочь и отвращение, и чувство, что тебя выставили на посмешище, чтобы найти силы утрясти эту проблему с самой собой, и ты первый человек, которому я рассказала. Еще недавно я была бы неспособна даже заговорить об этом. Вот почему я не хотела, чтобы ты стал музыкантом, боролась с самой мыслью об этом, это был панический страх. И поэтому я всегда не выносила неопределенности в сексуальных отношениях, а твое дешевое притворство было мне до крайности неприятно – это бередило мои старые раны, вот почему я столько раз тебе повторяла, что в жизни нужно знать, кто ты есть на самом деле.
– Сейчас это уже не важно, мы вместе, вот что главное. А теперь тебе нужно отдохнуть, у тебя усталый вид.
– Нет, я еще не закончила, я хочу все рассказать. Ты должен знать правду. Я должна дойти до конца.
– Ты не обязана, время терпит.
– Нет, мне нужно сбросить это раз и навсегда.
Лена помолчала, будто собираясь с мыслями, и эти мысли пугали ее так, что она по-прежнему не решалась их высказать.
– Не буду рассказывать в подробностях о том периоде, это никому особо не интересно. Мне пришлось пережить сложные моменты, я ходила по проволоке, и чуть ли не каждый день эта проволока готова была лопнуть, я перепробовала все подработки по-черному, за которые платили гроши: официантка, продавщица на рынке. Никого не готовят к тяжелой жизни. Изо дня в день мне приходилось сталкиваться с самыми жизненно важными проблемами: как заработать себе на пропитание, иногда это не удавалось, я жила в сквотах, поверь, это не самые роскошные дыры, а потом, вдруг – удача, однажды вечером, уже впав в отчаяние, я встречаю подругу по лицею; ее мать – известный декоратор и сейчас ищет помощницу на замену той, которую она только что выставила. Она нормально платит, причем все легально, но работать придется семь дней в неделю и двадцать четыре часа в сутки. Мне плевать, так даже лучше. Я попадаю к истеричке, которая вкалывает без продыха, живет в самолетах, требует, чтобы я свободно говорила по-английски, оплачивает мне курсы, будит меня посреди ночи, чтобы послать за какой-то вещью в Рим, которую надо затем отвезти в Лондон. И все идет неплохо, потому что я твердо намерена не упустить своего шанса, биться за эту работу и делать все, что она требует, без единого возражения. Она мной довольна, но медлит с окончательным решением, продлевая испытательный срок. И тут случается полный обвал. Ты! Я единственный раз переспала с мужиком, это заняло три минуты, и вот я беременна. Поначалу я до конца не поняла, что происходит. Я сомневалась, тянула время, не хотела верить, отказывалась проходить тест. Когда я берусь за голову, уже слишком поздно, роковой порог в двенадцать недель остался далеко позади. Сделать официально аборт невозможно. Я не могу оставить ребенка. Иначе я потеряю работу и едва зажегшийся огонек надежды. А шефиня заставляет меня пахать как сумасшедшая. Я в растерянности. Однажды вечером я решаюсь с ней поговорить, в полной уверенности, что она укажет мне на дверь. Но она куда-то звонит, записывает мне адрес и дает пять тысяч франков. Вдобавок она мне улыбается. Я оказываюсь в клинике в Рубе. У ворчливого лекаря, который согласен сделать мне аборт на двадцатой неделе, если я дам расписку; но он предупреждает, что я рискую. Я подписываю. Оплатить я должна авансом и наличными, никому не говорить, дождаться воскресенья. Утром я принимаю таблетки, которые он мне дал, оказываюсь в операционной, ногами кверху, и там через две минуты ломается вакуумный насос. Впервые за десять лет. Идут искать другой насос, но в нем летит компрессор. Починить никакой возможности. Придется делать выскабливание вручную, по старинке. Врач в ярости, он ворчит, нервничает, несмотря на местную анестезию, мне ужасно больно; он орет, чтобы я заткнулась, что все будет быстро, но у меня ощущение, что меня режут по живому; я до крови кусаю губы и в какой-то момент слышу его восклицание: «Черт, он просто вцепился!» Тогда я ору: «Прекратите! Я оставляю его! Я его оставляю!» Потом мне было чудовищно больно, до потери сознания, мне хотелось выблевать свои внутренности. Час я агонизировала на унитазе в туалете, мой живот был готов взорваться, тошнота не давала дышать, но ты не желал вылезать, ты уже тогда решил не оставлять меня в покое, и мы вдвоем вернулись в Париж. В поезде я твердила себе: ребенок – это не страшно, я справлюсь, я не первая и не последняя. Шефиня сказала мне: «Вы этого хотели, тем хуже для вас, если вы не способны выполнять работу на сто процентов, я вас увольняю». Но я держалась. В глубине пропасти брезжил огонек надежды, я была уверена, что у меня будет девочка, я мечтала о ней, и когда на ультразвуке мне сказали прямо обратное, я решила, что мне вообще не везет по жизни, ну то есть совсем. Вот, теперь ты знаешь все.
* * *
