— Жалованье положил! — ворчал Завгородний. — Смех это, а не жалованье! За такие деньги и учителя в городе работать не станут!
— Государственный подход, — сказал Скрябин. — Сам понимаешь, всем достойную зарплату платить, так никакой казны не хватит. Но ты не волнуйся, все это не надолго.
— Это почему? — удивился Завгородний.
— А потому, — Скрябин безнадежно махнул рукой. — Атаман в одиночку ничего особого сделать не сможет, а объединяться с другими не желает. Западло ему. А в такой ситуации всегда найдутся более умные, которые возьмутся за руки и батьке Лукашу голову отвернут.
— С кем объединяться-то? С татарвой из каганата? Вам трехсотлетнего ига мало? Или с московитянами прикажете брататься, что страну на распыл пустили?
— Вот, — кивнул Скрябин. — И ты туда же!
Батька Лукаш иногда заглядывал в библиотеку. Ну нравилось ему подержать в руке томики Марка Аврелия или Монтеня, полистать один из томов Большой советской энциклопедии, а еще поговорить со своим начитанным библиотекарем. Среди сподвижников хороших собеседников не было, сподвижники куда более сноровисто с гранатометом или «Калашниковым» управлялись, а вот языками чесать не горазды были.
— Ты без оробелости, — говорил батька Скрябину. — Ну атаман, ну глава Егланского государства, так ведь поговорить пришел, без камня, понимаешь, за пазухой. Вот и говори со мной по-простому, без экивоков там разных греческих.
— А не понравится? — Скрябин кисло усмехнулся. — Любой диктатор простоты требует, вон, говорят, Цезарь себе в свое время специального раба завел, чтобы тот ему по утрам в ухо орал: «Вставай, Цезарь! Ты вовсе не великий!» И что же? Однажды с похмелья был, тут же своего раба кинжалом и заколол. Не за дерзость, а чтобы не орал утром в ухо больному человеку.
— С деспотами так, — вздохнул батька. — С ними ухо востро держать надо. Но я же не деспот, я же, понимаешь, среди вас вроде просвещенного монарха. Науки, понимаешь, поощряю, библиотеку вот завел.
— Надолго ли, — не удержался Скрябин. — Ты ведь, Григорий Степанович, не считаешь, что твоя Егланская вотчина на манер Римской империи тысячелетия существовать будет? Как сильная власть в губернии объявится, так и конец твоей вольнице. Разве не так?
— Так, так, — согласился атаман, бережно и ласково поглаживая обложку книги Сервантеса. — Истину гуторишь, так оно все и будет. Но когда оно все случится? Когда еще та твердая власть в губернию придет? А жизнь человеческая коротка, в ней главное — дыханием насладиться, пожить в достатке и при власти. А потом… — Он бросил томик на стол. — Царицын далеко, да и степные просторы бескрайни. Коли здесь ущучат, всегда в другом месте отыграться можно. Ты думаешь, я не задумываюсь, когда и чем кончу? Думал я об этом и не раз. А чего гадать? У атамана вольницы конец завсегда один — либо свои придушат, либо власть под петлю подведет. Все от обстоятельств зависит. Только, понимаешь, у разбойника и бандита своя слава. Вот ты эти книжки видел, — он махнул рукой в сторону шкафа, где на полках стояли серии «Воровской закон» и «Обожженные зоной» начала века. — Дерьмо ведь, пробы ставить негде. А народ в свое время читал. И с удовольствием читал. И будет читать. Потому что у нашего народа один герой — разбойник. Ну нравится народу, когда кто-то над властью изгаляется и в грош ее не ставит. Ты вот про Махно слышал? Умнейший человек был. В другое время, выбери он иной путь, в любимцах бы у власти ходил, пузо, понимаешь, орденами увешал, да что пузо — в маршалах ходил бы! Но невозможно это было — другую роль он себе отвел, и изменить ее оказалось не в силах Нестора Ивановича! А ведь понимал он, прекрасно понимал, что его Гуляйполе не вечно и как только кончится вольница в стране и ему пендык полный придет.
Ты вот думаешь, что я и в самом деле придурок. Только глаз не отводи, вижу, что именно так ты и думаешь. А батька, понимаешь, не дурак, хотя указы издает дурацкие, в империи играет в районах сельского района.
Скрябин не удержался от короткого смешка, и атаман погрозил ему пальцем.
— Ты не очень увлекайся. Я тебе все это от скуки гуторю, а не для того, чтобы ты над моими мыслями подсмеивался. Тут вся беда в том, что любая фигура навроде меня в истории фигура насквозь мифологическая. По жизни человек совсем не такой, каким он притворяться вынужден. А вот напялил волчью шкуру — рычи, на луну вой, по буеракам скитайся. Стенька бабу сроду топить не хотел, напяленная шкура заставила. И Пугачеву хорошего царя в изгнании пришлось играть не от хорошей жизни. Народ таким хочет видеть своего героя, вот и приходится изгаляться. Другому народ за собой не повести. А если народ за собой не поведешь, быть тебе учителем в школе или, скажем, ментом до Второго пришествия. Это не я придумал, это еще Виссарион подметил, когда ему надоело по улицам у грузин документы проверять. Понял он все, прикинул и затеялся пророчить да христово слово толковать. И надо же — мент, а получилось! Чего глаза таращишь? Про Виссариона не слышал? Ментяра это бывший, а как надоело ему дубинкой чужие ребра считать, так он уволился и к религии обратился. Собрал последователей и поехал с ними в Сибирь город Солнца строить. Это они, дураки, думали, что город для себя стоят, но только Виссарион понимал, что все строительство под него затеяно. Но я к чему? А к тому, что этот самый Виссарион на деле был совсем не такой, как его представляли вокруг. Для других он мудрым казался, справедливым, умным, хотя если в нутро его заглянуть, сука последняя этот самый Виссарион был, о себе думал.
Понимаешь, власть тогда на дончаке скачет, когда наверху миф сидит. А когда там люди обыкновенные собираются, им верить перестают. Как вождю поверить, если он хуже любого, кого рядом ни поставь. Людям это не нравится, вот они и мифологизируют личность, начинают ей качества несуществующие приписывать. Это они для себя стараются, западло ведь, если тобой правит тот, кто ничем не выделяется, а в чем-то и похуже тебя будет. Так оно все бывает. А тот, кто поумнее, тот не ждет, когда его на щит поднимать станут да разные несуразности приписывать. Он сам себя так ведет, чтобы нестандартно выглядеть. Одних в миф палкой загоняют, а другой там вроде как бы живет. Вот у такого в руке всегда уздечка удачи.
Атаман вздохнул, посмотрел на своего библиотекаря.
— У тебя выпить есть?
Выпить у Скрябина конечно же нашлось.
Атаман посмотрел бутылку на свет, хмыкнул:
— Грабите госзапас, стервецы!
— И чем все это кончится? — не удержался Скрябин и задержал дыхание.
Атаман понюхал козырек фуражки. Сейчас он совсем не походил на властного и уверенного в себе хозяина района, который не сомневается в принятых решениях и уверенно ведет народ в светлое будущее.
— Жизнь покажет, — сказал батька Лукаш. — Рано или поздно в отступ идти придется. А там уж — как Бог даст! Но пока еще поживем. А библиотеку собирай, собирай, рано или поздно она кому-то да пригодится. Не нам, так детям нашим, а не им — значит, внукам сгодится.
И тут батька Лукаш показал, что он все-таки является настоящим сельским интеллигентом, пусть даже немного косноязычен и неровен в речах.
