Овечкин немного потоптался на месте – надежда и боязнь разочарования боролись в нем, – и наконец, отбросив сомнения, решительно зашагал к дому. Сейчас он войдет, и все станет ясно. Только и всего.
Еще издалека Михаил Анатольевич разглядел, что на пороге дома стоит какой-то человек, и вздохнул с облегчением. Получилось… где бы он в данный момент ни находился, это было все-таки не то место, к которому навеки привязало его заклятие. И сейчас он, по всей вероятности, должен был увидеть двойника Хораса. В нем проснулось любопытство, он попытался представить себе этого двойника, и немедленно в воображении его всплыли два совершенно разных образа – неприятно-резиновый посетитель Басуржицкого и темный, но прекрасный демон в человеческом обличье. Они как-то смешались друг с другом, и впечатление эта смесь производила не слишком благоприятное. Овечкин даже смутился духом.
Но подойдя поближе, он увидел, что поджидавший его человек вовсе не похож ни на того, ни на другого. Хорас-второй – если это был он – и на человека-то не больно походил. Лишь контуры его фигуры напоминали человеческие, а так…
Перед Овечкиным было что-то мерцающее, легкое и прозрачное, очень красивое, как радужные переливы в мелких водяных брызгах, и смотрело оно на Михаила Анатольевича глазами, которые более всего напоминали два трепещущих язычка разноцветного пламени. И под взглядом этих удивительных глаз душу охватывало какое-то невнятное, теплое, сладостное томление, и хотелось стоять и стоять, лишь бы те смотрели и смотрели, хоть всю жизнь, и не надо было ни еды, ни питья, ни прочих жизненных благ…
Овечкин и встал столбом, разом обомлев и растаяв от такой неожиданной красоты и приятственности.
Хорас-второй улыбнулся. Ни лица, ни тем более рта у него не было, но улыбка отчетливо нарисовалась в глазах, и вслед за тем послышался голос, звонкий и мелодичный, который произнес:
– Добро пожаловать, человек…
* * *
Они сидели напротив друг друга в точно таком же кирпичном покое, как и в подлинной крепости Хораса, только здесь было куда светлее и уютнее. И здешний хозяин очень быстро развеял все недоумения Михаила Анатольевича по поводу столь удивительного сходства. Как оказалось, что-то вроде зеркального отражения мира голодных духов все-таки существовало, только было оно совсем не таким, каким те его себе представляли. В нем тоже обитали духи, и были они действительно двойниками, накрепко связанными каждый со своим представителем голодного мира, только не сытостью и отсутствием желаний отличались от них, а просто были невинны, как младенцы, и жили, как цветы в саду, и радовались жизни, не задаваясь никакими вопросами и не желая никаких перемен. Кто все это так устроил и для чего это было надо – они не знали, да и не хотели знать. Но те из них, чьи голодные двойники каким-то чудом вырывались на свободу или претерпевали изменения в своей психоэнергетической структуре, тоже вынуждены бывали менять свою жизнь. И Хорас-второй в свое время против воли оказался в изоляции, заточенным в подобии основного убежища Хораса-первого, в этой самой крепости, и не мог вернуться к себе домой, ибо по таинственным законам их симбиотического существования был причастным к заклятию, связавшему Хораса и Овечкина.
– Я тоже устал за триста лет, – задумчиво сказало это удивительное существо, закидывая ногу на ногу и взглядывая на Михаила Анатольевича с грустью в глазах. – Ты говоришь, он хочет смерти? Что ж, раз он этого хочет, он своего добьется рано или поздно, и я тоже буду вынужден прекратить свое существование. О, не пугайся, – добавило оно, заметив, как встрепенулся при этих словах Овечкин, – в этом нет ничего страшного. Смерть – всего лишь переход в иное состояние, и может быть, это будет даже интересно…
Михаил Анатольевич только покачал головой. Может быть, все это и было интересно, но он ничего не понимал в отношении этих существ к смерти… понимал только, что на его плечи взваливается нечто несусветное – он никому не хотел смерти и уж тем более не хотел быть пособником ее, а то и причиной!
– Не печалься ни о нем, ни обо мне, – сказал Хорас-второй, наблюдая за гостем. – Ты должен сделать это. Ты должен освободиться. Разве ты не знаешь?
– Ничего я не знаю.
– Но ведь у тебя есть задача, которую ты должен выполнить.
– Какая еще задача? – уныло спросил Овечкин.
– Мне в точности неизвестно. Однако, освободившись, ты должен будешь идти в Данелойн.
Михаил Анатольевич вздрогнул.
– Зачем?
Хорас-второй пожал плечами.
– Я же сказал, что не знаю всего. Мне был знак… я ждал твоего прихода, и не могу сказать, что радовался ему. Мне даже было немного грустно. Но тут ко мне явились и объяснили… В твоей судьбе принимают участие великие мужи – а иначе почему, ты думаешь, тебе удалось так быстро справиться с поручением Хораса и разыскать меня? Мне вручили кое-что для передачи тебе – предмет, в котором заключена смерть Хораса. После того, как ты отдашь ему этот предмет и Хораса не станет, и заклятие, лежащее на тебе, исчезнет, ты должен будешь идти в Данелойн. Там ты узнаешь остальное.
Михаил Анатольевич после этого сообщения едва не утратил самообладания вовсе. Ничего подобного он не ожидал. Мысли его спутались, руки задрожали, и взгляд удивительного духа окончательно перестал согревать его и радовать. Он должен идти в Данелойн… может быть, еще раз увидеть принцессу Май… но зачем? Что еще за великие мужи, которые имеют право руководить его действиями? И неужели он не вправе отказаться? Он ведь ничем не может помочь принцессе в ее теперешнем положении, разве что страдать вместе с нею. По-прежнему совершенно непонятно, каким образом участь принцессы может зависеть от его поступков. И раз уж ему все-таки суждено стать причиной смерти живого существа – вернее, теперь уже двух живых существ! – так почему бы ему тихо-мирно не вернуться после этого к себе домой и не жить воспоминаниями о том, что с ним было? Что ему делать в Данелойне?
И, бессвязно размышляя обо всем этом, вдруг ощутил Михаил Анатольевич такое горячее, болезненное и неизбывное желание действительно увидеть ее еще раз, что забыл все, о чем только что думал. Он должен идти в Данелойн?.. что ж, он пойдет в Данелойн. Горько и радостно сделалось у него на душе, и все сомнения разом отпали. Он поднял глаза на Хораса-второго.
– Ладно. Давайте ваш… предмет. Я сделаю все, что вы сказали.
Дух протянул к нему руку, и на мерцающем прозрачном подобии ладони медленно соткалось из ничего небольшое, продолговатое, белое… яйцо. Овечкин машинально взял его, повертел в руках – яйцо и яйцо, обыкновенное куриное, только что без фабричного штампа. Он обалдело взглянул на своего собеседника.
– Что это?
Хорас-второй пожал плечами.
– Там, внутри, преображение Хораса. И мое.
– Вы сказали – какой-то предмет… Но ведь это обыкновенное яйцо?
– Какое же это яйцо? – удивился дух. – Это…
И он произнес непонятное слово, ничего не сказавшее Михаилу Анатольевичу и тут же им и забытое.
