Напряжение, однако, не отпускало Михаила Анатольевича, ибо, как бы ни повернулось дело, до конца было еще далеко. Пока что он справился неплохо, и Ловчий выразил ему свое восхищение, воздев кверху сразу два больших пальца. Но ожидание в полном бездействии очень нервировало. Боясь выпасть из роли, он заставлял себя думать только о том, примут ли его в конце концов король с королевой, и сочинял фальшивые воспоминания о своей прошлой жизни в тихом монастыре. Чисто интуитивно он нашел самый подходящий для своего характера образ мнимого принца – замкнутого, но сентиментального и пылкого человека, отнюдь не рвущегося к власти, однако готового принять на себя это нелегкое бремя, раз уж нельзя иначе. Он был философом и фаталистом, этот Тайрик, и очень хотел жить со всеми в мире. Королева, кажется, разгадала его игру, но она была умна, очень умна, и – несчастна. И она была на его стороне. Михаил Анатольевич немножко удивлялся сам себе и своим неожиданным способностям. Чего только не сокрыто в человеке до поры до времени!
О принцессе Май он старался не думать. Принц Тайрик был с нею не знаком. А Михаил Анатольевич Овечкин так и не видел ее ни разу после своего прибытия в Данелойн. Принцессу не стали посвящать в заговор, дабы не внушать ей надежд, которые могли и не оправдаться, и бедняжка все еще готовилась к роковой свадьбе…
Как принц Тайрик он с нежностью думал о своей жене, которая трепеща дожидалась на постоялом дворе разрешения дела и которая в случае удачи могла стать когда-нибудь молодой королевой Дамора. О ней пока еще речи не заходило – этот сюрприз приберегался для царственных родителей напоследок…
И вот наконец за ними прислали.
Четыре стражника сопроводили Тайрика и Мартуса в приемную государя. Король и королева были уже там, невозмутимые и даже как будто слегка скучающие с виду, но если король не ответил на приветствия вошедших, то королева коротко, сердечно кивнула Тайрику и сразу, отворотясь, устремила взор в сторону двери.
Едва они успели занять указанные места по правую руку от их величеств, как двери снова распахнулись. Двое стражников внесли на носилках пожилую женщину в черном монашеском одеянии, еще двое ввели под руки ковыляющую с трудом старуху, тоже в черном. Затем вошел монах, наголо бритый, в серой сутане до пят, со странным безумным взором, и всех новоприбывших разместили по левую сторону. После чего стража была отпущена, и седобородый фактотум короля встал у дверей, готовый к любым дальнейшим действиям.
Король и королева впились жгучими взглядами в женщину, лежавшую на носилках. Бывшая придворная дама Сандомелия приподняла голову от подушки и ответила им взглядом, полным насмешки, каковой взгляд удивительным образом контрастировал с бледным, исхудалым лицом и общим изможденным видом находящегося при смерти человека.
– Здравствуй, Редрик, – прокаркала она. – Здравствуй и ты, королева. Уж простите, что не могу приветствовать вас реверансом!
Король даже подпрыгнул на стуле от подобного бесцеремонного обращения. Но королева не дала ему вымолвить и слова.
– Здравствуй, Голубка, – приветливо сказала она, слегка подавшись вперед. – Кажется, так называл тебя Редрик в те времена, когда ты еще порхала на легких крылышках и пыталась свить себе уютное гнездышко за мой счет?
Сандомелия хрипло рассмеялась.
– Именно так, – подтвердила она. – Ужель тебе это до сих пор не дает покоя?
– Ну, видишь ли, – ответила королева все так же приветливо, – может, я и не вспомнила бы никогда о тебе, если бы ты не потрудилась прислать мне столь весомый привет! – она повела рукою в сторону Овечкина и откинулась обратно на спинку стула.
– Не хочешь ли поблагодарить меня за него, королева? – Сандомелия посмотрела на Овечкина и, подняв руку, помахала ему. – Здравствуйте, ваше высочество!
Король Редрик побагровел, с трудом сдерживая ярость.
– Прекратите балаган! – рявкнул он. – Я помню, Сандомелия, что твой нынешний сан защищает тебя от моего гнева, но будь добра все же вести себя прилично! Если не перед лицом короля, то хотя бы перед лицом смерти, которая все равно уже поджидает тебя!
Нисколько не испугавшись, женщина на носилках перевела на него насмешливый взгляд.
– Были времена, Редрик, когда ты не требовал от меня приличий, – сказала она довольно игриво.
Королева сощурила глаза.
– Так-то, Редрик, – тихо произнесла она, не глядя на мужа. – Вот тебе и скандал…
– Умолкните обе! – взревел он, теряя самообладание. – Вспомните, зачем мы собрались! Поди сюда, ты… Тайрик!
Овечкин послушно приблизился к нему.
– Взгляни на него, женщина, – угрожающе сказал король, обращаясь к Сандомелии. – Готова ли ты подтвердить перед Богом и перед людьми то, что заявила в письменном виде, – что этот человек является подлинным сыном моим и королевы?
– Готова, – кивнула Сандомелия. – Скрывать мне более нечего. Моя служанка Райна – вот она перед вами – собственными руками подменила младенца и принесла к моей груди новорожденного принца. Не забудь, Редрик, что она, как и я, находится ныне под защитой монашеского сана, и не в твоей власти наказать ее за содеянное.
– Я все помню… Позвать сюда остальных! И придержи язык, Сандомелия, хотя бы в присутствии духовных лиц!
– Назови меня еще хоть раз Голубкой, Редрик, – томно сказала она. – И я сделаю все, что ты захочешь…
Старая ведьма снова хрипло рассмеялась, смех перешел в кашель, и под этот кашель в приемную вошла целая толпа народу – архиепископ Даморский в пышном облачении, два священника при нем, несколько дворян высшего сословия из приближенных короля, затем принц Ковин, и последними – бабка-повитуха и кормилица принца.
Михаил Анатольевич на них не смотрел. Он не сводил глаз с Сандомелии, не зная, то ли восхищаться силой духа этой полумертвой женщины, то ли бояться за нее. Ему трудно было понять, как она решилась на этот розыгрыш, не испугавшись ответственности, действительно, перед Богом и перед людьми. Какие чувства двигали ею, какая застарелая обида заставила решиться на столь грандиозный обман?
Она перехватила его взгляд и подмигнула ему. Овечкин, смешавшись, потупился. Но тут в приемной воцарилась странная тишина, как будто все перестали даже дышать, и он снова поднял голову, желая узнать, в чем дело.
Все присутствующие, включая короля и королеву, молча, со смятенными лицами, разглядывали поочередно монахиню Сандомелию и принца Ковина. Старая дама невозмутимо посматривала по сторонам с легкой улыбкой на губах, а принц, не понимая причины такого внимания, встревоженно вскидывал голову и поджимал губы.
Причина же была налицо – внешнее сходство между этими двоими было столь велико, что только слепой мог бы сомневаться в их родстве. Не имело значения даже то, что женщина, лежавшая на носилках, находилась в крайней стадии истощения, а принц был довольно упитан. У них были одинаковые, характерной формы носы с необычными очертаниями ноздрей, одинаковые близко посаженные глаза с тяжелыми веками и одинаковые маленькие, тонкогубые рты. Обоих нельзя было назвать красивыми, и разница между ними была лишь в том, что в глазах женщины светился незаурядный ум, а принц выглядел рядом с ней довольно туповатым, особенно сейчас, когда пребывал в растерянности.
