«Лелька»… то было детское, почти забытое имя капитана Хиббита. Уменьшительное от настоящего, которое знали только его родные братья. И сорвалось оно с уст черного магистра нечаянно, конечно. В порыве, надо полагать, благодарности – за то, что младшенький проделал за него всю работу. Буквально передал бесценный артефакт из рук в руки…
Только Идали Хиббит и мог устоять перед сонными чарами аркана. Да еще наверняка и усилил их, чтобы выключить из игры монтальватского агента. Кто-кто, а он был способен и не на такое. Если капитана Хиббита в определенных кругах называли лисом, то старший брат его, без всякого сомнения, заслуживал звания льва.
Но то, что монтальватцы оказались слабее, прошляпили-таки главный поворот событий и не знали в результате, у кого оказался универсус, Кароля сейчас только радовало. Хотя, предскажи ему кто-нибудь эту радость час назад, он не поверил бы.
Братья носили одинаковые псевдонимы, но служили разным силам.
И вот уже десять лет, практически с первого же дня, как молодой авантюрист, шулер, удачливый воришка и мошенник на доверии Кароль Хиббит сделался неофитом белой магии и агентом квейтанской разведки, он больше всего на свете боялся того, что произошло сегодня. На крутых и непредсказуемых дорогах магов он столкнулся со своим старшим братом.
Он и раньше знал, что не сможет и не захочет, случись такое, звать кого-то на помощь. Потому что это Идали.
Брат, казавшийся в давно минувшие времена чуть ли не богом. Обожаемый и ненавидимый одновременно. Взявший в жены «ангела» – деву из магического рода асильфи, которую Кароль и впрямь когда-то боготворил. И которая добровольно ушла бы из жизни, разлучи ее судьба с любимым мужем…
Ну и к чему, скажите на милость, участие в столь сугубо семейном деле посторонних? Каких-то там монтальватцев? Или Волшебной Стражи?
Разобраться с братом он должен сам. Любым способом, но сам. Найти его, встретиться лицом к лицу, отобрать, украсть, выклянчить у него универсус – что угодно, как угодно… но вернуть чертову вещицу ее законным владельцам. Выполнить задание, при этом никого из заинтересованных лиц не подпустив к Идали. К черному магистру, силы коего превосходят его собственные в неисчислимое количество раз.
Мечась теперь из мира в мир, чувствовал себя Кароль так, словно летел вниз с ледяной горы. На санях, которыми не мог управлять. В лицо бил неосязаемый ветер, выдувавший из головы все мысли. И знал он лишь одно: конечная точка этого полета, она же отправная точка его дальнейших действий, – Санкт-Петербург. О чем не должен знать никто, а в первую очередь – монтальватцы.
* * *
Сухие холсты, картон, ткани, парики, дерево… Едва окрепнув, огонь с веселой жадностью набросился на эту чудесную пищу. Очень скоро внутри фургона пылало все, и огненные языки рьяно прокладывали себе путь наружу.
Папашу Муница разбудило, должно быть, чуткое сердце, навеки прикипевшее к сцене и бесконечно любившее все, что ей принадлежало, – даже ни на что не годный, изъеденный временем хлам. Во всяком случае, что-то подняло старика с постели и заставило выглянуть за дверь.
Вопль, который он испустил при виде охваченного пламенем фургона с реквизитом, наверняка разрушил бы даже сновиденные чары, насланные Раскелем и усиленные Вороном, если бы к тому времени они уже не развеялись сами – за ненадобностью.
Один за другим повыскакивали из фургонов испуганные актеры, вынеслась фурией на пляж всполошенная Кобра, едва не сбив мужа с ног. Ей и пришлось взять на себя командование, поскольку Дракон, вложив в этот вопль всю душу, как будто онемел. Утратил всякое соображение. Схватился за грудь и превратился в каменное изваяние.
Впрочем, много командовать Кобре не пришлось. Все имевшиеся в наличии ведра находились в том самом фургоне, и воду таскать было попросту нечем. Поэтому тушить пожар не стали. Только спешно запрягли лошадей и отвели подальше остальные фургоны. Беригон предложил было закидать огонь песком, но тут же и сам сообразил, что, во-первых, нужны лопаты, которых тоже нету. А во-вторых, спасать, собственно говоря, уже нечего. Фургон пылал огромным костром, озаряя не только пляж, но и половину озера в придачу…
Кобра, горестно махнув рукой, подошла к Дракону. Обняла мужа, помогла ему присесть. Начала что-то бормотать на ухо, утешая.
Фигурой эта гадкая старуха всегда напоминала Пиви Птичке квашню. Лицом – вылезающее из квашни тесто, увенчанное фигой, небрежно свернутой из редких седых волос. Глаза бы не смотрели… Но сейчас, когда она прильнула к мужу в извечной позе матери-утешительницы, Пиви неожиданно для себя самой увидела в ней женщину, которая, похоже, носила некогда псевдоним «Пышечка» по праву. Сострадание и нежность придали расплывшимся чертам ее лица наивную миловидность, засквозили плавной мягкостью в жестах…
«Что это?» – удивленно подумала Пиви. – «Неужели… тоже любовь? Та самая? Нет… Разве можно любить такого жуткого старика, терпя ради него все – и его кошмарный характер, и бродячий образ жизни, и нищету, которые из любой Пышечки сделают в конце концов Кобру?… Но если это не любовь, то что?»
Пиви тяжело вздохнула.
Наверное, сама она любить вообще не способна – пришло вдруг в голову. Раз не способна понять, какие такие достоинства, заслуживающие любви, кто-то мог отыскать в старом Драконе…
Мысль эта ей не понравилась. Совсем. И спасение от нее Пиви обрела в привычном скепсисе. Жалеть Дракона с Коброй уж точно не стоит. Любовь там или не любовь, а мешок золота у них теперь есть. На которое и собственный театр построить можно, не то что прикупить новый реквизит… Сами живы-здоровы, и это главное.
А целы ли остальные?…
Высматривая в первую очередь Катти, она обвела взглядом сотоварищей и только сейчас заметила, что их как-то маловато. Пересчитала – Беригон, Катти, Фиалка, Титур, Иза… пятеро. А где же Князь с Вороном?
Пиви огляделась, на пляже никого не увидела и взялась пересчитывать актеров, стоявших в ряд перед горящим фургоном, заново. Думая о том, что и мертвого разбудили бы крик Муница и последовавшая затем суматоха, и эти двое попросту не могли не проснуться… да и цыган Раскель должен быть где-то здесь.
Беригон, Катти, Фиалка, Ти…
И тут, прямо у нее на глазах, Титур Полдень растворился в воздухе. Только что был – и нету. Не гляди Пиви на «благородного отца» в упор, поди, и не заметила бы исчезновения.
Голова у нее закружилась. В растерянности она перевела взгляд на Фиалку. И… прима растаяла в воздухе тоже.
– Мама, – одними губами беззвучно сказала Пиви. – Что такое?…
«Вот же!» – немедленно заверещал ей в левое ухо Дуду, так громко, что она едва не подпрыгнула на месте. – «Полчаса уже ору, а ты как оглохла! Ужас, кошмар, все пропало!..»
«Погоди», – с упавшим сердцем сказала Пиви. – «Постой… дай-ка я отойду в сторонку, и ты мне все расскажешь…»
«Что я тебе расскажу, курица?! Увели его, пока ты дрыхла… увели универсус! Нету его здесь больше! Слышишь наконец?!»
