– Спасибо этому дому – пойду к другому. Почтовый ящик у тебя в углу стоял – не заняли еще?
– Барабашка там живет. Ой, бедовый!
– Ну и ладно. Ну и пусть. Лучше с барабашкой, чем с тобой.
С тем и ушел. Пугайка покряхтел, хотел позвать обратно, да гордость не позволила. Он достал из шхерочки утренний сухофрукт. Покатал его в шерстяных ладошках, втянул носом горьковатый запах.
– Ничего. Вернется. Поумнеет.
Забрался в гнездо и уснул.
Гришка щелкнул зажигалкой, нагрел пластиковую пробку, стянул ее, мягонькую, зубами. Отошел за ларек, сел половинкой на бетонную чурку, глотнул. Портвейн отдавал жженой резиной. Деться Гришке было некуда. Ключи от дома отец отобрал. Друзья? Пашка не вернулся из Египта. Санька предки посадили под домашний арест из-за сопромата. Можно к Юрке сунуться, но там он в прошлый раз так оскандалился… Гришка затосковал и прикрыл глаза.
– Братан, курить есть? – спросил его хриплый голос.
Гришка очнулся. Перед ним на корточках сидели двое в спортивных костюмах. Первый был похож на гибрид человека и питбуля, второго скрещивали с человекообразной обезьяной.
– Чё, оглох? – спросил Питбуль.
– Не курю я, пацаны, – испуганно ответил Гришка.
– Не курит, спортсмен, наверное, – удивился Обезьяна, – каким спортом занимаешься?
– Слышь, дай трубу – мамочке позвонить.
– Да нету у меня ничего! – Гришка встал.
– Кого ты лечишь, чмонстр?
– Ты чё молчишь, урод? Клина поймал?
– Чего вам надо-то?
– А ты чего меня на «чего» берешь?
– Ты откуда такой борзый тут?
– Да отвалите от меня! – взвизгнул Гришка, не в силах поверить, что это всё происходит с ним, в такой крутой и уютной жизни.
В солнечное сплетение стукнул чугунный кулак. Гришка разинул рот, пытаясь вдохнуть, и тут же получил ослепляющий удар в нос. Он упал на землю и даже не услышал, как рядом с ларьком кто-то осадил велосипед и заорал боцманским басом: «А ну назад, сявки позорные!»
– Чего это, Пугайка, а? Чего они все осыпались?
– Сталбыть, пустоцветы.
– А что делать теперь?
– А вот смотри, какой красавец на второй ветке проклюнулся.
– Это он за кого? За Петровича теперь боится?
– За него. Старенький он уже, а тут три ножевых.
– Аромат-то какой, а?
– Наслаждайся. Лелей! Пойду я к себе, поздно уж.
Пугайка отпихнул любопытного барабашку и пошел домой к старенькому деревцу. Смотреть на вторую ветку, где тоже расцвел нежный, благоухающий цветок.
Елена Клещенко. Серое перышко
– Мне, батюшка, – оксамиту на платье. Цвету смарагдового. И соболей на оторочку.
– А мне – венец новый. Не из самых дорогих, а сколь не жалко будет… но только чтоб с камнями. И зарукавья.
– А Марье – ягод лукошко, авось вередами пойдет, – тем же смиренным голоском добавила старшая. Поклонилась отцу, поплыла к двери. Середняя, сладко улыбаясь, – за ней.
Марьюшка словечка не сказала в ответ. Знает, что дорогих подарков ей не видать. И так ее сватают вперед сестер, двоим уже отказал отец. Поил сватов медами лучшими, греческим вином – Марья молода, берите вместо Марьи Гордею, за ней вдвенадцатеро больше дам… Не сладилось дело.
– Марьюшка, – позвал Данила. Дочь подняла ресницы. – Говори, что твоей душеньке хочется?
– Спасибо, батюшка. У меня все есть, ничего мне не надо.
– Так не бывает! Чтобы молоду да веселу и ничего не желалось?! Скажи, может, забаву какую? Или… – хотел сказать «ягод на меду», но осекся, – или сластей?
Марьюшка взглянула на отца, и сердце Данилы дрогнуло. Чем-то вдруг она напомнила жену-покойницу.
– Купи мне, батюшка, перышко Финиста – ясна сокола.
– Перышко? – Данила поднял бровь. – На что тебе соколиное перышко?
– Оно не простое, серебряное.
– Украшение какое?
– Нет, – Марьюшка продолжила шить. – Утеха на праздный час. Купи, батюшка, оно недорого стоит. У баб на базаре спроси, они скажут.
Смарагдовый отрез и венец с зарукавьями давно лежали в суме, а вот с перышком вышла незадача. Никто не знал, что это за диковинка и у кого ее можно сторговать. Купчихи, посадские жены, простые бабы качали головами, смеялись, отмахиваясь от Данилы рукавами. Торговка с пирожками чуть не сомлела от хохота – так залилась, не в силах перевести дух и по-лошадиному всхрапывая, что Данила плюнул и отошел. И то, смешно – зрелый муж бегает по базару, словно юродивый, ищет незнамо что.
Спрашивал у мужчин, но и те только диву давались. Один шустрый разносчик радостно закивал, повел Данилу к какому-то балагану, вынес оттуда «перо Феникса» – сушеную пальмовую вайю и на изумление скверно заругался, когда узнал, что не будет ему ни двух гривен, ни даже одной, ни медной полушки… Да где же добыть это окаянное перышко Финистово?!
– Перышко ищешь?
Невесть как подкралась. Пожилая, лет под сорок, одета чисто, голова повязана белым платком не на русский лад, лицо темное, глаза и брови черные – знать, ясинка или булгарка. Нос тонкий, губы тонкие. Проживет еще столько да полстолько, вылитая будет баба яга, как в баснях бают.
– Ищу, дочке в подарок.
– Сам надумал или дочка попросила?
– Дочка.
– А мать позволила? – ягишна усмехнулась одной щекой.
– Вдовец я, – отрезал Данила. – Есть у тебя перышко, или попусту болтаешь?
– Есть. Продать тебе?
– Продай.
Не успел выговорить – баба развязала кису, что держала в руке.
Данила думал, Финистово перо окажется затейливым, вроде тех, что украшают боярские охотничьи шапки: кудряво завитое, осыпанное каменьями-искорками… Но на узкой ладони лежала невзрачная сероватая полоска, вроде ивового листа. Такая же заостренная и сероватая.
– Это? Краса, значит, и утеха?
– А ты приглядись, купец. – Баба подняла перышко и повертела вправо-влево. Данила едва не ахнул: по бородкам пера побежали яркие радуги, мелькнули, пропали, появились снова. Он осторожно взял игрушку: вес был не пуховый, стерженек холодил пальцы. Попытался согнуть паутинной тонкости проволочки, нажал легонько, сильней – не гнулись, упруго противились, как настоящее перо.
– Беру.
Ко всему-то Марьюшка приготовилась. И к тому, что отец перышка не найдет, и к тому, что вместо подарка принесет плетку – шутка ли, так налгать родному батюшке!.. Только не к тому, что отец добродушно усмехнется и подаст ей перышко. Подивился радужным переливам да спросил, где слыхала о диковинке. У колодца, сказала Марьюшка. Сестрицы-змеищи кинулись, схватили, со всех сторон обсмотрели, пошипели – дура, мол, дурочка, нацепи в волоса свое перышко и красуйся! – с тем и оставили.
