* * *
Баркас «Трилитак» мягко поднялся вверх и плавно набрал высоту, идя навстречу кораблю с острова Такль, пришедшему на призыв Корнелиса. На крошечном откидном столике стояла корзинка, в которой снова спал Сидба, хранитель ключа и друг. Корнелис первый раз увидел остров Фрамталяс с высоты рыбьего полета и прошептал, тихо-тихо, прощаясь, незамысловатые строчки:
Мальчик из Такля, не трусь! Помни закон старинный.
Комкай в сияющий круг узоры пугающих линий.
И если твари из тьмы так просто выходят на след,
Значит, нить, из которой ты соткан, излучает внутренний свет.
Елена Клещенко. Гюда, самолетная томте
– Ни стыда у тебя, ни совести, – сказал отец. Ругался он редко, вышло – как топором отрубил, и у Гюды в сердце что-то оборвалось. – Яйцо нахлобучила и рада? Где это видано, чтобы девица летала по небу!
Гюда подвигала шлем на голове. Толстый, будто тыквенная корка, с мягкой подкладкой, с заостренным темечком. Не такой фасонистый, как тот, что носит Карл Седерстрём, Летающий Барон, зато надежный, защитит голову в случае чего.
– Летают, батюшка, – ответила она спокойным голосом. – В Америке и в Англии есть авиатриссы, про них и в газетах пишут.
– В газетах. – Отец яростно засвистел пустой трубкой. – В них не то еще пишут. А я тебе скажу: не бывало такого, чтобы девица из Энарсонов жила в доме с авиатриссами. Авиатриссы… слово-то какое французское, у нас они проще называются.
Гюда тоже засопела, набычилась – острой верхушкой шлема вперед, как будто забодать собралась родного отца. Норовом они могли бы помериться.
– Те женщины, батюшка, называются метрессы, вы спутали. Авиатрисса – женщина-авиатор.
– Женщина! – отец ударил кулаками по коленям. – Авиатор! Соплюха! Слишком нарядная стала, чтобы молоть зерно, а?
Гюда с достоинством промолчала. Только щекам стало горячо.
– Да что ты понимаешь в этих штучках-дрючках?!
– Уж побольше тебя!
Не хотела грубить отцу, само вылетело. Так правда же.
* * *
У нее и в мыслях ничего подобного не было, когда матушка вдруг сказала, что в воскресенье они с тетушкой управятся на постоялом дворе сами, а Гюда, малышня и отец могут вместе с людьми пойти в Какнес (так она до сих пор называла Гардет) смотреть полет аэроплана. Гюда не очень-то и хотела, летящий аэроплан она уже видела один раз, и вообще все эти автомобили, поезда и пароходы не особо ей нравились. Девушка поумнее Гюды догадалась бы, в чем тут суть, когда матушка дважды повторила, что Нильс, внук ее троюродного брата, тот, что состоит при кавалерийских конюшнях, всё там до тонкости знает, видел все полеты, и чтобы они непременно его нашли, он им всё покажет. Можно подумать, хитрая наука – отыскать в небе аэроплан!.. Или хотя бы тогда, когда матушка велела ей надеть свежую рубаху, торжественно распахнула сундук, выложила на лавку новенький черный лиф и почти новую полосатую юбку, а тетушка достала из шкатулки свое ненаглядное золотое ожерелье, что помнило чуть ли не первых людей на берегу пролива и приносило удачу. Нет, Гюда не поняла. Только расцеловала матушку и тетушку за то, что они ее так любят. А вышло – на прощание.
Отправились, как только люди вернулись из церкви. Чтобы не бить ноги зря, поехали в пролетке, которая везла жену и дочек Хансена, местного богача. Отец хотел на телегу, Гюда отговорила: Хансениха с девочками точно едут смотреть полет, а телега свернет на рынок, это раз, а два – у пролетки рессоры. Или он хочет, чтобы Хильдур опять вырвало, а мальчишки набили шишек?
Городские господа в сюртуках и шляпах, из тех, что «изучают народные верования и суеверия», спорят, какого роста томте: три фута, или три дюйма, или всего один дюйм. Спор этот пустой. Иногда нужно быть больше – иначе как управиться с лошадью и коровой? Иногда нужно быть меньше – иначе как починить маслобойку или достать из мышиной норы ложку, которую запихал туда хозяйкин сынок? Да и спрятаться как? Они отлично поместились под сиденьем кучера, все семеро – Гюда с папашей и пятеро старших мелких. Будь кучер менее трезвым, отец поехал бы на лошади, но с утра не рискнул. К тому же и мальчишки запросились бы, а им еще рано.
Весело ехать в темноте, когда ничего не видишь, кроме светлых щелей, а только слышишь и чувствуешь дорогу под колесом. Вот качнуло на крупном камешке, вот, должно быть, куст боярышника на обочине – вскипело воробьиное чириканье. Встречный стук копыт – старая кобыла, за ней скрипит телега. А вот и понтонный мост из Торсвика в Ропстен – копыта застучали звонко, а снизу гулко ударила волна, запахло морской пеной… И снова мягкая немощеная дорога предместья, и скоро свет в щелях позеленел – въехали в рощу.
Нильса из конюшен искать не пришлось, сам подбежал. Сорвал с головы красный колпак и так принялся им махать, приветствуя гере Энарсона и милую фрекен Энарсон, что отец покрутил головой в изумлении, а мерзавцы-мальчишки затеяли передразнивать учтивого кавалера. Но, получив по леденцу, унялись. А бойкий Ниссе предложил всей компании влезть на деревья у опушки, откуда хорошо виден луг. А луг, понимаете ли, фрекен, потому что аэроплану надобно много места, чтобы взлететь и приземлиться, вот и лошадей сегодня не выпустят…
Ниссе решительно направил отца с мелюзгой к подножию клена, а Гюду поманил к другому. Гюда удивилась, посмотрела на батюшку – тот пошевелил бородой, будто старался не улыбаться, и подтолкнул ее коленом.
Только тут Гюда смекнула. Аэроплан, как же! У них уже всё договорено! Вот еще выдумали – Нильс с конюшен! Ладно, коли мне не изволили объяснить, то и понимать ни к чему.
Они оба скинули башмаки и полезли вверх. Кора у клена ровная, но не глаже иной стены. Ниссе лез первым, не пытался приотстать, чтобы заглянуть под юбку, зато часто оглядывался и протягивал ей руку. Гюда упрямо мотала головой: еще чего! Так добрались почти до самой верхушки кроны, где иссохшая ветка сделала просвет. Ниссе уступил ей удобное место возле ствола, и они уселись рядом, болтая ногами. В карманах у Ниссе оказались два пирожка с яблоками и поздний крыжовник, да еще булькающая баклажка. На баклажку Гюда взглянула сурово – не такой большой праздник, чтобы днем пить, а другие подношения приняла.
Это оказалось неплохо – сидеть на солнышке, жевать пирожок и глядеть на мир с высоты. К востоку блестят под солнцем бессчетные крыши Эстермальма, острые шпили церквей. В той же стороне зарыты под землей старые клады, там, может, спят еще сто пятьдесят таких ожерелий, как тетино, но люди об этом не знают. К югу – голубеет за деревьями вода пролива, мачты с парусами, а за ними кудрявые холмы Юргодена. К северу поля и опять вода – пролив Меньший Вартан, который они только что переехали, прямо внизу – просторный луг, всё еще зеленый, крест-накрест перетянутый тропками. А на лугу толпа. Зонтики барышень и дам – белые кружевные, как таволга, малиновые, как кипрей на скалах, голубые, как незабудки. Золотятся соломенные шляпы, котелки и цилиндры поблескивают вороньим крылом, а иные, летние, – серые. А колясок-то, колясок! Полгорода собралось. Спорят о чем-то двое солидных мужчин, девушка смеется, кричат дети, гоняясь друг за дружкой, студент и подмастерье задирают друг друга, перекрикивают, кто кому первым даст в ухо, а всё вместе звучит, как море или музыка.
