– Вы так полагаете, мой господин? – спросил Энок.
– Я знаю это, друг мой, – ответил гость.
Аэропланы и война… Гюда не сразу поняла, к чему он клонит, но выражение «самый воздух станет полем боя» было достаточно ясным. Пилоты стреляют друг в друга. Самолет пролетает над деревней и сбрасывает бомбу, авиатор смеется, а на земле горят и рушатся дома… Это то, что она поняла, остальное, что они говорили, и не хотела понять. Мышь принесла запонку, Гюда угостила ее сырной корочкой, спрятала цацку в карман комбинезона. Представление вышло что надо – немец и его шофер сами ползали на четвереньках по замусоренному полу, потом гость пообещал вознаграждение любому, кто найдет запонку и вернет, после чего в перерыв по полу ползала половина рабочих. Но смеяться уже не хотелось.
– Альрик, мне нужна твоя помощь.
Голос у Оскара был такой, что Гюда отложила шлифовальную шкурку и принялась слушать.
– …Ее отправили в Ольбург, к тамошней родне, под надзор какой-то тетки с отцовской стороны. Только сегодня она смогла телеграфировать.
– Все они как будто бы не очень довольны, что их ненаглядная Эдит состоит в переписке с лейтенантом?
– Да, они не очень довольны.
– Что же ее хваленые свобода и независимость?
– А это не был приказ. Датская тетушка якобы тяжело больна и хочет ее видеть – уверен, это было подстроено, чтобы она не могла отказаться… и перестань паясничать, как друга прошу! Если тебе угодно шутить над этим…
– Всё-всё, уже перестал, хотя даже не начинал. Что ты думаешь делать?
– Тут и думать нечего. Я должен ее видеть.
– Ты должен ее видеть. Ты в Ландскруне, она в Ольбурге. Тебе завтра ехать в полк…
– Вот именно. Жалкие двести километров.
Молчание.
– Ты с ума спятил.
– Почему это?
– Барометр падает.
– Чепуха! Маленький дождик не страшен. Я уже связался по телефону с тамошним клубом – всё в порядке, сказали, где могу сесть. Пойми наконец: я должен с ней видеться!
– Это я уже понял. Я тебе зачем?
– Ларсен отказался запускать мотор.
– Ты сказал ему правду о том, куда собираешься?.. Точно, спятил. Не мог соврать – пробный, тренировочный полет? Не схватит ведь он тебя за хвост, когда ты возьмешь курс на Каттегат!
– Он спросил, зачем мне полный бак и плот на борту. Я не смог ничего выдумать.
– Лосось идет на нерест, прямо и только прямо.
– Альрик!..
– Всё-всё. Конечно, я помогу тебе. Помочь другу совершить самоубийство – священный долг интеллигентного человека.
– Тогда хватит болтать. Боюсь, что Ларсен пошел к шефу. Не люблю сцен…
– О черт! Так что же ты стоишь? Побежали!
Сидя на крыше, Гюда проследила глазами самолетик в небе – маленький, как стрекоза, в самом деле очень маленький. Перевела взгляд на морской горизонт. Там возвышались лепные белые облака необычайной красоты. Да, вечером будет сильный дождь и ветер, который непривычные люди могли бы назвать бурей. А как ни назови – хватит и такого.
Большой винт. Фонарь от велосипеда, к нему банка с карбидом. Теплая фуфайка из собачьей шерсти. Туго увязанный мешочек подвесить на шею – для таких дел карманы комбинезона не годятся. Обнять и поцеловать дочку.
– Следи за порядком на производстве. Буду поздно.
– Мама, ты куда?
– Исправлять людские огрехи.
– Платить надо, – пробулькала старшая троллиха. Пробулькала – потому что она сидит в расщелине между скалами по самые губы в морской воде.
– Платить надо, – пробулькали остальные, позади нее, в темноте.
Белые пряди лежат на поверхности волнистыми мазками краски, колыхаются в прозрачной воде. Вся расщелина заполнена диковинными белыми водорослями. Неужели это всё ее волосы? Докуда же они ей приходятся, когда она стоит? Или волочатся за ней по земле? Губы у троллихи толстые, нос горбатый и приплюснутый, глаза посажены разно – один прямо, другой косо. И еще она огромная. Гюда вытянулась, как могла, а всё равно словно кошка перед мордой быка. Но солнце поблескивает на воде, и это защита.
– Не пришла бы без платы. – Гюда говорит и подгребает назад, чтобы приливом не затащило в тень. – Мне говорили, вы любите золото.
– Золото!
– Золото… золото… золото…
– Как насчет этого? – она поднимает золотую бусину, держа ее двумя пальцами. Жаль было разнизывать ожерелье, но показывать всё целиком не хотелось.
Волосы разом нырнули, втянутые в воронку, в центре вскипели пузыри, темная расщелина застонала на много голосов.
– Заклятый клад!
– Старые чары!
– Молот и молния!
– Себе бери это!
Гюда поскорее сунула бусину в карман – и схватилась за весла.
– Простите, не серчайте, – сказала она, когда огромная голова, вся в струях воды, опять высунулась и проморгались глазища, большие, как яблоки, и буро-красные, как пузыри фукуса. – Не подумав предложила. Договоримся иначе.
– Договоримся…
– Договоримся! Договоримся!
– Пускай она отдаст свою дочку!
– Пускай, пускай! Она славная, беленькая!
– А трех подряд дочерей не хочешь? – дерзко ответила Гюда. – За пустую работу – усыпить морской ветер! Вот, погляди, хозяйка. Это – из новых, нет никаких чар.
Глазища уставились на золотую искорку в ее руке. Черные зрачки расширились, полыхнули пурпурным светом.
– Драгоценный убор! Как его носят?!
– Как носят, говоришь?.. – Вот поди-ка объясни самой старой троллихе Эресунна, как носят запонки. – Ну, видишь ли, его продевают в дырочку на…
– Дай мне!
Страшное лицо отступило в расщелину, к затененной поверхности воды поднялась рука, сложенная ковшом.
– Держи, не оброни только! – Гюда кинула в мокрую ладонь золотой ромбик с украшенной завитушками буквой W.
Ага, обронит она. Толстые пальцы схватили вещицу, как клюв зимородка хватает рыбку. Троллиха выпростала из волос треугольное кошачье ухо, оттянула вверх… Щелк! Повернулась к своим.
– Ну как, хороша я?
– Хороша!
– Хороша, матушка!
– Ай, хороша!
– Как для тебя делали, – подтвердила Гюда. А неплохо, что барон был так чванлив: запонка оказалась достаточно велика для троллиного уха. – Так что ж, хозяйка, – договор?
– Договор!
– Договор!
– Договор!
– Не будет сегодня ветра!
И когда Гюда развернула лодку и налегла на весла, в спину ей простонало:
