– Кормится, – повторила я.
– Да. Моряками. По шесть съедает за раз – один на каждую пасть, а то и по двенадцать, если быстро грести не умеют. Кое-кто пробует с ней сразиться, но что из этого выходит, можешь себе представить. Издалека слышно, как они вопят.
Меня точно пригвоздило к стулу. Я ведь думала, она плавает в глубинах, холодных кальмаров глодает. Но нет. Сцилле всегда нравился дневной свет. И нравилось заставлять других лить слезы. А теперь она превратилась в прожорливое, зубастое чудовище в броне бессмертия.
– И никто не может ее остановить?
– Зевс мог бы или твой отец, если б захотели. Но зачем? Богам от чудовищ только польза. Представляешь, сколько молящихся?
Я вздохнуть не могла. Люди, которых съедала Сцилла, были такими же моряками, как когда-то Главк, – оборванными, отчаявшимися, изнуренными вечным страхом. Все они мертвы. Все превратились в сгустки холодного дыма, отмеченные моим именем.
Гермес наблюдал за мной, приподняв голову, словно любопытная птица. Ждал, как я это восприму. Раскисну от слез или покажу себя гарпией с каменным сердцем? Нечто среднее не предполагалось. Остальное не вписывалось в веселую историю, которую он собирался наплести.
Моя рука опустилась на голову львицы, пальцы ощутили большой, крепкий череп. Она никогда не спала, если Гермес был в гостях. Следила из-под полуопущенных век.
– Одного Сцилле всегда было мало, – сказала я.
Он улыбнулся. Сука, не сердце – скала.
– Хотел сказать, – продолжил он. – Я слышал о тебе пророчество. От старой прорицательницы, которая оставила свой храм и бродила по свету, предсказывая судьбу.
Я привыкла, что мысль его быстро перескакивает с одного на другое, и сейчас была за это благодарна.
– А ты как раз случайно проходил мимо, когда она говорила обо мне?
– Нет, конечно. Я дал ей чеканную золотую чашу, а взамен попросил рассказать все, что она знает о Цирцее, дочери Гелиоса, ээйской колдунье.
– И что же?
– Она сказала, что человек по имени Одиссей, мой родич, явится однажды на твой остров.
– И?..
– И всё.
– Хуже пророчества еще не слыхала.
Он вздохнул:
– Знаю. Видно, пропала моя чаша зря.
Я говорила уже, что о нем не мечтала. Не сплетала наших имен. Вечером мы легли в постель, а к полуночи он ушел – можно вставать и отправляться в лес. Львица часто меня сопровождала, шагала рядом. Величайшее это было наслаждение – гулять в прохладе, ступая по влажной листве. Иногда я останавливалась, чтобы сорвать какой-нибудь поспевший цветок.
Но тот, что мне и правда нужен был, еще не поспел. Я выждала месяц с тех пор, как мы с Гермесом говорили впервые, а потом еще один. Мне не хотелось, чтоб он увидел. Не его это дело. Только мое.
Я не взяла факел. В темноте мои глаза светили лучше совиных. Я шла сквозь сумрачные деревья и безмолвные фруктовые сады, сквозь рощи и чащи, пересекала песчаные пляжи, взбиралась на кручи. Птицы молчали, и звери тоже. Ничего не было слышно, только шелест ветра в кронах и мое дыхание.
И вот наконец место, где он спрятан, – в лиственном перегное, под грибами и папоротниками: крошечный цветок, с ноготь, белый как молоко. Из крови того гиганта, которую мой отец пролил в небе над островом. Я выдернула стебель из зарослей. Корень не сразу поддался, крепко держался в земле. Черный, толстый, он пах металлом и солью. Названия цветок не имел, или я его не знала, поэтому называла “моли” – “корень” на древнем языке богов.
Ах, отец, знал ли ты, какой преподносишь мне дар? Ведь этот цветок, столь хрупкий, что просто исчезнет, если на него наступить, заключал в себе необоримую силу – апотропей, отводящий зло. Разрушающий проклятия. Почитаемый как бог за свою чистоту, он – оберег, защита от гибели. Единственное на всем белом свете, что никогда не обернется против тебя.
День за днем мой остров цвел. Сад взбирался по стенам дома, дышал мне в окна своим ароматом. Ставни я больше не закрывала. И делала что хотела. Если б кто-нибудь спросил, я сказала бы, что счастлива. Но об одном помнила всегда.
О сгустках холодного дыма, отмеченных моим именем.
Глава девятая
Было утро, солнце едва взошло над деревьями, и я срезала анемоны в саду, чтобы украсить стол. Свиньи, сопя, рылись в помоях. Один боров принялся буянить – толкаться и громким хрюканьем заявлять, что он тут главный. Перехватив его взгляд, я сказала:
– Вчера, помнится, ты пускал пузыри в ручье, а позавчера сбежал, стоило пятнистой свиноматке укусить тебя за ухо. Так что веди-ка себя прилично.
Он обиженно засопел, уткнувшись рылом в землю, плюхнулся на брюхо и затих.
– И часто ты со свиньей беседуешь, когда меня нет?
Передо мной стоял Гермес в дорожном плаще и широкополой шляпе, надвинутой на глаза.
– Я бы сказала, как раз наоборот. Что заставило тебя явиться в правдивом свете дня?
– Корабль идет. Подумал, тебе будет интересно.
Я замерла:
– Сюда? Что за корабль?
Гермес улыбнулся. Любил он видеть меня растерянной.
– А что мне будет, если расскажу?
– Сгинь! В темноте ты мне больше нравишься.
Он рассмеялся и исчез.
* * *
Я заставила себя продолжить утро, как обычно, – на случай если Гермес подсматривал, но ощущала напряжение и, изготовившись, ждала. То и дело невольно поглядывала на горизонт. Корабль. Корабль и гости, показавшиеся Гермесу любопытными. Кто же это?
Они появились после обеда, отделились от блестящего зеркала вод. Корабль был раз в десять больше, чем у Главка, и даже издалека я видела, как он прекрасен – изящный, расписной, с огромным вздымающимся носом. Рассекая вязкий воздух, он шел прямо ко мне, гребцы ритмично работали веслами. Они приближались, и я почувствовала, что сердце, как встарь, ретиво подскочило к горлу. Смертные.
Моряки бросили якорь, но только один человек перемахнул через низкий борт и зашлепал по воде к берегу. Он шел вдоль той черты, где лес смыкался с песчаным берегом, пока не отыскал узкую тропку, протоптанную свиньями, – извиваясь, она шла наверх, сквозь стрелы акантов и лавровые рощи, мимо зарослей терновника. Я потеряла его из виду, но знала, куда ведет эта тропа. И ждала.
Увидев мою львицу, он приостановился, но лишь на миг. А затем, не сгибая расправленных плеч, преклонил передо мной колени на лужайке. И я узнала его. Он постарел, морщин на лице прибавилось, но это был тот самый человек, с обритой, как и прежде, головой и ясными глазами. Из множества смертных, живущих на земле, лишь о единицах боги когда-нибудь слыхали. Так уж все устроено. Смертный успеет умереть, пока до нас дойдет его имя. Поистине он должен быть подобен метеору, чтобы привлечь наше внимание. Просто хороший человек для нас все равно как пылинка.
