Я посмотрела на нее. Вооруженная, в доспехах с ног до головы – шлем, копье, эгида, поножи. Устрашающее зрелище: богиня войны, готовая к битве. Но к чему весь этот арсенал против меня, в жизни не сражавшейся?
Разве только чего-то другого Афина боится, и это что-то словно бы делает ее обнаженной и беззащитной.
Мной двигало чутье, приобретенное за то немалое время, что я прожила в отцовском дворце и с Одиссеем многоумным, знавшим так много хитростей.
– Великая богиня, всю жизнь я слушала истории о твоем могуществе. Поэтому не могу не спросить. Ты не первый день уже хочешь убить моего сына, а он все жив. Как такое может быть?
Она принялась раздуваться, будто кобра, но я не отступала.
– Только одно приходит в голову: тебе не позволяют. Что-то мешает тебе. У мойр свои намерения, и они не дают тебе просто взять и убить его.
Услышав про мойр, Афина сверкнула глазами. Она была богиней противоречия, порожденной блестящим, неустанным разумом Зевса. Если ей что-то запретили, пусть даже и три серые богини, легко она не подчинится. Разберет этот запрет до мельчайших частиц, чтобы как-нибудь сквозь него да просочиться.
– Вот, значит, почему ты действовала так. С помощью ос да падающих горшков. – Я смерила ее взглядом. – Как, должно быть, столь недостойные средства уязвляли твою душу воительницы.
Рука ее на древке копья ослепительно белела.
– Это ничего не меняет. Ребенок должен умереть.
– И умрет, лет через сто.
– Скажи, сколько, по-твоему, твои чары продержатся против меня?
– Сколько потребуется.
– Уж больно ты прыткая. – Она шагнула ко мне. Плюмаж из конского волоса со свистом скользнул по потолку. – Ты забыла свое место, нимфа. Я дочь Зевса. На твоего сына мне, может, и нельзя напасть, но насчет тебя мойры ничего не говорят.
Она аккуратно вкладывала слова в пространство, будто камни в мозаичное полотно. Что такое гнев Афины, знали даже боги. Противоречившие ей обращались в пауков или камни, сходили с ума, их уносило вихрем, и были они прокляты и гонимы до скончания времен. А без меня Телегон…
– Да. – Она улыбнулась холодно, бесстрастно. – Ты начинаешь понимать свое положение.
Афина оторвала копье от пола. Оно уже не сияло. Текучим мраком оно струилось в ее руке. Я отступила и прислонилась к плетеной стенке колыбели, лихорадочно соображая.
– Ты можешь навредить мне, это верно. Но у меня тоже есть отец, есть семья. Вряд ли им понравится, если кого-то из нашего рода покарают ни с того ни с сего. Они разгневаются. А может быть, даже предпримут что-нибудь.
Копье зависло над полом, но Афина так и не занесла его.
– Если будет война, титанида, победит Олимп.
– Желай Зевс войны, давно бы метнул в нас свою молнию. Но он не спешит. Как он отнесется к тому, что ты разрушила мир, с таким трудом достигнутый?
Я видела по глазам, как она мысленно щелкает счетами: столько-то камешков справа, столько-то слева.
– Твои угрозы грубы. Я надеялась, мы здраво все обсудим.
– Ты хочешь убить мое дитя, что тут может быть здравого? Ты гневаешься на Одиссея, но он об этом мальчике даже не знает. Убив Телегона, Одиссея не накажешь.
– Дерзишь, колдунья.
Не будь на кону жизнь моего сына, я, пожалуй, рассмеялась бы тому, что увидела в глазах Афины. Как ни умна она была, чувств своих скрывать не умела. Да и зачем ей? Разве посмеет кто-то навредить великой Афине, даже прочтя ее мысли? Одиссей говорил, она на него сердится, но он не понимал божественной натуры. Она не сердилась. Исчезнув, она лишь проделала старый трюк, о котором говорил Гермес: отвернись от любимчика, доведи его до отчаяния. Потом возвратись во всем блеске и наслаждайся, глядя, как перед тобой пресмыкаются.
– Зачем желать моему сыну смерти, если не для того, чтобы ранить Одиссея?
– Тебе о том знать не полагается. Я видела будущее и говорю, что этот младенец выжить не должен. А если выживет, ты станешь сожалеть об этом до конца дней своих. Ты лелеешь свое дитя, и я тебя не осуждаю. Но не позволяй слепой материнской любви затмить твой рассудок. Подумай, дочь Гелиоса. Не благоразумнее ли отдать мне его сейчас, пока он не успел закрепиться в этом мире, пока и плоть его, и твоя привязанность еще только образуются? – Тон ее смягчился. – Представь, насколько тебе будет тяжелее через год, два или десять, когда любовь твоя вырастет. Лучше сейчас с легкостью отправить его в обитель душ. Лучше родить другое дитя и постепенно забыться в новых радостях. Ни одна мать не должна видеть смерть своего ребенка. Но если это неизбежно и иначе нельзя, возможно, ей воздастся.
– Воздастся.
– Ну конечно. – Лицо ее, обращенное ко мне, светилось ярко, как сердцевина горнила. – Ты ведь не думаешь, что я прошу о жертве, не предлагая награды взамен? Афина Паллада будет тебе покровительствовать. И вечно благоволить. Я воздвигну твоему сыну памятник на этом острове. А в свое время пошлю тебе другого достойного человека, чтобы стал отцом второму твоему сыну. Я благословлю его рождение, защищу от всех бед. Среди людей он станет предводителем, устрашающим в битвах, мудрым на советах и уважаемым всеми. Он оставит после себя наследников и исполнит все твои материнские надежды. Я об этом позабочусь.
Самый щедрый на свете дар, редкий, как золотые яблоки Гесперид: подкрепленная клятвой дружба олимпийца. Ты будешь жить в покое и наслаждениях, какие только возможны. И навсегда перестанешь бояться.
Я глядела в серое сияние ее взора, в глаза, подобные драгоценным камням, вращавшимся в воздухе, бликуя на свету. Она улыбалась, развернув ко мне ладонь, будто ждала, что я вложу в нее свою. Говоря о детях, она почти напевала, словно баюкая собственного ребенка. Но у Афины не было детей и никогда не будет. Она любила лишь здравый смысл. А здравый смысл никогда не равнялся мудрости.
Дети не мешки с зерном, одного не заменишь на другого.
– Ты, видно, считаешь меня кобылой, готовой плодиться по твоей прихоти, но это опустим. Почему тебе так важно умертвить моего сына – вот настоящая загадка. Какой его поступок хочет предотвратить могущественная Афина и готова так дорого за это платить?
Мягкости ее как не бывало. Она отдернула руку – будто захлопнула дверь.
– Значит, ты решила противостоять мне. Ты, ничтожное божество со своими сорняками.
Я ощущала натиск ее силы, но от Телегона отказываться не собиралась ни за какие сокровища.
– Решила.
Она оскалилась, обнажив белые зубы.
– Ты не способна следить за ним всегда. В конце концов я его заберу.
Она исчезла. Но я сказала все равно, чтобы слышал пустой зал и уши моего спящего сына:
– Ты не знаешь, на что я способна.
Глава девятнадцатая
Остаток ночи я ходила из угла в угол, прокручивая в памяти слова Афины. Мой сын вырастет и совершит нечто, глубоко ее волнующее и пугающее. Но что? Ты тоже об этом пожалеешь, сказала она. Расхаживая, я вертела ее слова так и сяк, но не находила ответа. В конце концов заставила себя не думать об этом. Биться над загадками богинь судьбы без толку. Важно другое: Афина будет возвращаться снова и снова.
