– Думаешь, это мне помешает? Ты так и не понял, сколь я сильна.
Всю жизнь буду помнить его взгляд. Взгляд человека, узревшего за приподнятой завесой истинное лицо мира.
Он рванул дверь и умчался во тьму.
* * *
А я долго еще стояла на месте, как дерево, опаленное молнией до самых корней. Потом спустилась на берег. Воздух посвежел, но песок не остыл еще от зноя. Я вспоминала, как часами ходила здесь с ним на руках и наши тела соприкасались. Я хотела, чтобы он свободно шагал по свету, не обжигался и не боялся, и вот мое желание сбылось. Он не хотел считаться с неумолимой богиней, нацелившей в его сердце копье.
Я не рассказывала Телегону, каким он был в младенчестве, как злился и упрямился. Не рассказывала о жестокости богов и его собственного отца. Надо было. Шестнадцать лет я удерживала небо, а он даже не замечал. Надо было заставить сына собирать со мной травы, спасавшие ему жизнь. Стоять со мной у печи и слушать, как я произношу магические слова. Он должен был понимать, сколько всего я несла на себе молча, сколько сделала для его защиты.
И что теперь? Он прячется от меня где-то на деревьях. Так легко приходили на ум заклятия, которые помогли бы мне отсечь от Телегона его желания, как срезают гниль с плода.
Я скрежетала зубами. Хотелось буйствовать, рыдать, терзать себя. Проклинать Гермеса за его искушения, за полуправду, да только не в Гермесе было дело. Я видела лицо Телегона, когда он, всматриваясь в морскую даль, шептал: горизонт.
Я закрыла глаза. Ведь по берегу, так хорошо знакомому, могла и вслепую ходить. Когда Телегон был маленьким, я частенько перечисляла, на что готова, дабы уберечь его. Несложная задачка, поскольку ответ не менялся. На все.
Одиссей рассказывал как-то об одном царе, который был ранен, и рану эту не могли излечить ни лекари, ни время, сколь угодно долгое. Царь отправился к оракулу и услышал такой ответ: только нанесший рану может ее заживить – тем же копьем, каким нанес. Хромой царь брел по земле, пока не нашел своего врага, и тот его исцелил.
Хорошо бы Одиссей оказался рядом, тогда я спросила бы: но как царь заставил его помочь – этого человека, нанесшего столь глубокую рану?
Ответ пришел, но из другой истории. Давным-давно, лежа рядом с Одиссеем на своей широкой постели, я спросила:
– Как же ты поступил? Когда Ахилл и Агамемнон не захотели тебя слушать?
И в свете очага увидела его улыбку.
– Очень просто. Нужно учесть это, составляя план.
Глава двадцатая
Я отыскала его в оливковой роще. Он лежал, запутавшись в одеялах, будто и во сне продолжал со мной бороться.
– Сын мой! – Слова громко прозвучали в тиши. Рассвет еще не наступил, но я чувствовала, как он приближается, как вращаются огромные колеса отцовской колесницы. – Телегон!
Глаза его открылись, руки взметнулись вверх, чтобы дать мне отпор. Боль пронзила меня кинжалом.
– Я пришла сказать, что отпускаю тебя и помогу тебе. Но с условиями.
Понял он, чего мне стоили эти слова? Нет, вряд ли он мог. Таков дар юности – не чувствовать себя в долгу. Его уже переполняла радость. Он бросился ко мне, уткнулся в шею лицом. Я закрыла глаза. Он пах как зеленая листва, как струящийся сок. Шестнадцать лет мы дышали лишь друг другом.
– Задержись на два дня, – сказала я. – И сделаем три дела.
Телегон охотно кивал:
– Все что угодно.
Я сдалась, и он стал сговорчивым. Во всяком случае, он был великодушным победителем. Я отвела его в дом, надавала трав и пузырьков. Со всем этим мы отправились, позвякивая, вниз, к лодке. Расположившись на палубе, я принялась резать, растирать, смешивать составы. К моему удивлению, Телегон смотрел внимательно. Обычно колдовство мое совсем его не привлекало.
– Зачем это нужно?
– Для защиты.
– От чего?
– От всего, что в голову приходит. От всего, что может вызвать Афина, – штормов, пробоин, морских чудовищ.
– Морских чудовищ?
Приятно было видеть, как он чуть побледнел.
– Это их отпугнет. Если Афина захочет нанести тебе удар из моря, ей придется напасть самой, лично, а я думаю, она не может – мойры не дают. Ни в коем случае не покидай лодку и, как только высадишься на Итаке, иди к отцу и попроси его вступиться за тебя перед Афиной. Она его покровительница и, может, послушает. Поклянись.
– Все сделаю.
Он торжественно глядел на меня из сумрака.
Произнося заклинания, я кропила зельями каждую неструганую доску, каждый клочок парусины.
– Можно мне? – спросил Телегон.
Я отдала ему остатки зелья. Он облил кусочек палубы, повторяя услышанные от меня слова.
Ткнул пальцем в деревянный настил:
– Сработало?
– Нет.
– Откуда ты знаешь, какие слова говорить?
– Я говорю то, что имеет для меня смысл.
Лицо его напряженно двигалось, будто он валун катил в гору. Пристально глядя на доски, он произносил разные слова, а потом другие. Но с палубой ничего не происходило. Он посмотрел на меня укоризненно:
– Это сложно.
Хоть и не до смеха было, я рассмеялась.
– А ты думал, легко? Послушай. Принявшись строить это судно, ты ведь не ждал, что все будет готово после первого взмаха топора. Ты работал, работал день за днем. То же и с колдовством. Я веками трудилась и все еще не достигла совершенства.
– Но дело не только в этом, – возразил Телегон. – А и в том, что я, в отличие от тебя, не колдун…
Тут я подумала о своем отце. О том далеком дне, когда он, обратив в пепел полено в нашем очаге, сказал: и это лишь меньшее, на что я способен.
– Похоже, ты и вправду не колдун. Но ты – нечто иное. И это иное ты еще не отыскал. Потому и уезжаешь.
Его улыбка, теплая, как летняя трава, напомнила мне улыбку Ариадны.
– Да.
* * *
Я отвела Телегона в прибрежную тень. Пока он доедал последние груши, камушками изобразила его путь, отмечая опасности и остановки. Мимо Сциллы идти не нужно было. На Итаку вели и другие пути. Одиссей не смог ими воспользоваться лишь потому, что мстительный Посейдон не позволил.
– Если Гермес тебе поможет – хорошо, но ни в коем случае на него не полагайся. Слова его по ветру писаны. И всегда берегись Афины. Она может явиться к тебе, приняв другой облик. Прекрасной девы, например. Или прекрасного юноши. Как бы она ни искушала тебя, не позволяй себя обмануть.
– Мама! – Он покраснел. – Я отправляюсь искать отца. И думаю только об этом.
Больше я ничего не сказала. В те дни мы были друг с другом ласковее, чем прежде, даже и до нашей стычки. По вечерам сидели вместе у очага. Он засовывал ногу львице под брюхо. Была еще только осень, но ночи уже стали прохладными. Я подавала его любимое блюдо – рыбу, начиненную жареным сыром и зеленью. Он ел и слушал мои наставления.
