– Перрин? – с удивлением промолвила Эгвейн и вошла в комнату. – Перрин, что с тобой случилось? Перрин!
Собака подняла голову, выпрямилась и встала.
Это оказалась не собака, а черно-серый волк; его губы раздвинулись, обнажив влажно-белый оскал клыков, и желтые глаза смотрели на девушку так, словно она была мышью. Мышью, которую зверь собирался съесть.
Эгвейн невольно отпрянула, быстро отступила обратно в коридор.
– Перрин! Проснись! Здесь волк! – Верин говорила ей, что все происходящее в Тел’аран’риоде – происходит реально, и в доказательство показывала шрам. Волчьи клыки казались огромными, точно ножи. – Перрин, проснись! Скажи ему, что я твой друг!
Эгвейн обняла саидар. Волк подступил ближе.
Перрин поднял голову, медленно, как бы пробуждаясь ото сна, открыл глаза. На Эгвейн теперь смотрели сразу две пары желтых глаз. Волк изготовился к прыжку, подобрался.
– Прыгун, нет! – крикнул Перрин. – Эгвейн!
Дверь захлопнулась перед самым лицом Эгвейн. Девушку окутала полная тьма.
Она ничего не видела, но ощущала, как у нее на лбу выступили капельки пота. И вовсе не от жары.
«Свет, где же я? Не нравится мне это место. Я хочу проснуться!»
Послышался стрекот. Эгвейн вздрогнула, но тут же поняла, что это сверчок. Басовито проквакала во мраке лягушка, и ей ответил весь лягушачий хор. Как только глаза девушки привыкли к темноте, Эгвейн смутно различила вокруг себя деревья. Звезды скрывались за облаками, а луна висела в небе тонкой корочкой сыра.
Справа от девушки между деревьями светилось и мерцало что-то еще. Костер, который развели на привале.
Она немного поразмыслила и двинулась на свет. Чтобы выбраться из Тел’аран’риода, одного желания проснуться мало, к тому же Эгвейн ничего нужного узнать пока не сумела. Да и сама она была цела и невредима. «Пока что», – унимая дрожь, подумала она. Девушка представления не имела, кто – или что – ожидает ее у костра. «Там может оказаться мурддраал. Вдобавок одета я не так, чтобы бегать по лесу». Последняя мысль и заставила ее решиться; Эгвейн всегда гордилась тем, что понимает, когда поступает глупо и неразумно.
Вдохнув поглубже, девушка подобрала свои шелковые юбки и стала подкрадываться к костру. Возможно, она не отличалась таким прекрасным знанием леса, как Найнив, но понимала достаточно, чтобы не наступать на сухие ветки. И вот наконец, осторожно выглянув из-за ствола старого дуба, Эгвейн посмотрела в сторону костра.
У огня она увидела всего одного человека. Высокий юноша сидел на земле и глядел на языки пламени. Ранд. В этом огне не горели дрова. В нем ничего не горело, насколько девушке удалось разглядеть. Пламя плясало над голым земляным пятачком и, как ей показалось, даже не опаляло почву.
Эгвейн и пошевелиться не успела, как Ранд поднял голову. Девушка удивилась, увидев, что он курит трубку; тонкая ленточка табачного дымка вилась над ее чашечкой. Вид у Ранда был усталый, совершенно измотанный.
– Кто здесь? – громко окликнул он. – Вы так листьями шуршите, что и мертвого разбудите. Выходите, можете уже показаться.
От обиды Эгвейн поджала губы, но все же она вышла из-за дерева вперед. «И вовсе я не шуршала!»
– Ранд, это я. Не бойся. Это сон. Должно быть, я – в твоих сновидениях.
Он вскочил на ноги так неожиданно, что она замерла на месте. Ранд казался ей почему-то крупнее, чем она его помнила. И немного опаснее. Наверное, даже больше чем немного. Его голубовато-серые глаза обжигали, точно замороженное пламя.
– А ты думаешь, я не знаю, что это сон? – Ранд усмехнулся. – И мне известно: от этого все не менее реально. – Он яростно всматривался в темноту, будто выискивая кого-то. – Долго ты еще будешь стараться? – крикнул Ранд в ночь. – Сколько личин еще подошлешь? Моя мать, мой отец, теперь – она! Хорошеньким девушкам не прельстить меня поцелуем, даже если это одна из тех, кого я знаю! Отвергаю тебя, Отец Лжи! Я тебя отвергаю!
– Ранд! – неуверенно окликнула его девушка. – Это же я, Эгвейн!
Словно из ниоткуда, в его руках вдруг возник меч. Клинок – сполох пламени, слегка изогнутый и с выгравированной цаплей.
– Мать дала мне медовый пряник, – произнес Ранд сдавленным голосом, – но от пряника пахло ядом. Отец хотел всадить мне меж ребер нож. Она… она предложила мне поцелуи, и не только. – Лицо Ранда глянцевито блестело от пота; его взгляд буквально опалял девушку. – А с чем пришла ты?
– Ты выслушаешь меня, Ранд ал’Тор, даже если мне придется удерживать тебя.
Эгвейн собрала саидар, направила потоки так, чтобы спряденный воздух удерживал Ранда в сети.
Меч крутанулся в его руках с ревом – с таким пламя норовит вырваться из жаркого жерла открытого кузнечного горна.
Девушка охнула и пошатнулась; ощущение было такое, словно лопнула туго натянутая веревка и ударила ее отлетевшим концом.
Ранд рассмеялся:
– Видишь, я учусь. Когда получается… – Лицо его исказилось, и он стал наступать на Эгвейн. – Я могу вынести любое обличье, кроме этого. Только не ее лицо, чтоб тебе сгореть!
Меч полыхнул в воздухе.
Эгвейн бросилась бежать.
Она не понимала, как так вышло, однако обнаружила себя снова среди невысоких холмов, под солнечным небом, где перекликались жаворонки, играли бабочки. Эгвейн сделала глубокий, прерывистый вдох.
«Я выяснила… И что же? Что Темный, как и раньше, преследует Ранда? Я и раньше об этом знала. То, что Темный, возможно, хочет убить его? Это совсем другое. А вдруг Ранд все же сошел с ума и не понимает, что говорит? Свет, почему я не в силах помочь ему? О Свет, Ранд!»
Стараясь успокоиться, девушка еще раз поглубже вдохнула и выдохнула.
– Единственный способ помочь Ранду – укротить его, – прошептала Эгвейн. – Или выйти ему навстречу и убить его. – Желудок у нее стал сжиматься и скручиваться узлом. – Нет, никогда я так не поступлю. Никогда!
У ног Эгвейн на кустик морошки села малиновка и склонила голову, нахохлившись и с опаской поглядывая на девушку. Эгвейн обратилась к птахе:
– Что ж, никакого толку для меня, видно, не будет, коли я стану тут стоять и разговаривать сама с собой. Впрочем, как и с тобой.
Эгвейн сделала шаг к кусту, и малиновка тотчас вспорхнула, на втором шаге птичка промелькнула темно-красным пятном, на третьем – она исчезла в ветвях.
Остановившись, Эгвейн за шнурок вытянула каменное кольцо из выреза своего платья. Почему оно не меняется? Все вокруг изменялось до сих пор с такой стремительностью, что Эгвейн и дыхание перевести не успевала. Почему теперь ничего не происходит? Если только где-то тут не кроется некий ответ. Девушка неуверенно огляделась. Полевые цветы словно дразнили ее, а в песне жаворонка будто насмешка звучала. По-видимому, это место в значительной мере создано было ее собственным воображением.
