– Это тебе ничего не напоминает, а, Перрин? – тихо, чтобы услышал только юноша, спросил Лойал.
– Да потише ты! – прошептал Перрин. – А что это должно напоминать?
– Ну совсем как в старые времена. – Огир как мог постарался понизить голос – теперь гудел шмель с собаку, а не с лошадь, как раньше. – Крадучись уходим в ночь, а позади – враги, и, может статься, впереди тоже, в воздухе веет опасностью, и холодный привкус приключения.
Перрин хмуро воззрился на Лойала поверх седла Ходока. Сделать это было проще простого: голова, плечи и грудь Лойала высились над седлом.
– О чем ты говоришь? Тебе что, начинает нравиться опасность? Поверить не могу! Лойал, ты, должно быть, с ума сошел!
– Я только отмечаю для памяти свое общее настроение, – произнес Лойал натянуто. Или, быть может, оправдываясь. – Это нужно для моей книги. Я все обязан в нее заносить. И по-моему, мне начинает нравиться. Участвовать в приключениях. Да, нравится! – Его уши дважды яростно дернулись. – Если я хочу писать о приключениях, то должен их полюбить.
Перрин только головой покачал.
У каменных причалов приткнулись на ночь паромы, очень смахивавшие на баржи, и были они недвижны и темны, как и бо́льшая часть судов. Правда, возле одного двухмачтового судна суетились на причале, да и на палубе, люди, качались отсветы фонарей. Пахло у реки в основном смолой и пенькой, с сильным рыбным духом, хотя от ближайшего склада ветерок доносил острые пряные ароматы, на фоне которых прочие составляющие ночного букета словно блекли и выцветали.
Лан отыскал капитана, низкорослого, худощавого мужчину, который, слушая собеседника, странно клонил набок голову. Переговоры шли недолго, по рукам ударили быстро, и вот уже с корабля выставили гики с лямками – чтобы поднять на борт лошадей. Перрин приглядывал за лошадьми, успокаивал их ласковыми словами: лошади, вообще-то, не отличаются способностью терпеливо сносить все непривычное – например, болтаться в воздухе без опоры под копытами, – но даже на жеребца Стража как будто возымели действие тихие увещевания Перрина.
Лан вручил золото капитану и выдал серебро двум босоногим матросам, которые сбегали на склад за мешками с овсом. Тем временем несколько матросов привязали лошадей между мачтами, соорудив из веревок нечто вроде небольшого загона, ворча о грязи, которую им придется потом убирать. Вряд ли кто из них думал, что их услышат, но уши Перрина уловили недовольное бурчание. Эти люди просто не привыкли к лошадям.
Без промедления «Снежный гусь» был приготовлен к отплытию, причем лишь немного раньше того срока, когда капитан – звали его Джайм Адарра – намеревался отчалить. Едва отдали швартовы, Лан повел Морейн вниз; за ними, зевая, последовал Лойал. Перрин остался на носу у релинга, хотя при каждом зевке огира юношу тоже тянуло зевать. А размышлял Перрин о том, сумеет ли «Снежный гусь», идя вниз по реке, опередить волков, опередить его сны. Забегала команда, загрохотали длинные весла – судно готовилось отойти от причала.
Едва на берег был брошен и подхвачен там последний швартовый канат, как из тени между двумя складами выскочила девушка – узкая юбка-штаны, узелок в руках и развевающийся за спиной темный плащ. Она прыгнула на палубу в тот самый миг, когда матросы взялись за длинные весла и сделали первый гребок.
Со своего места у румпеля к ней устремился Адарра, но девушка спокойно опустила на палубу свой узелок и быстро заявила:
– Проезд вниз по реке я оплачу… э-э… скажем, до того места, куда плывет он. – Она кивком указала на Перрина, не взглянув на него. – Я не против ночевать на палубе. Холод и сырость мне нипочем.
Несколько минут девушка и капитан торговались – и готово. Девушка отдала три серебряные марки, хмуро посмотрела на медяки, полученные на сдачу, затем ссыпала их в свой кошель, прошла вперед и встала рядом с Перрином.
От нее исходил травяной запах – легкий, свежий и чистый. Темные раскосые глаза над высокими скулами недолго рассматривали Перрина – девушка перевела взгляд на берег. Как решил Перрин, девушка была одних лет с ним, вот только не мог он сообразить: подходит такой нос к ее лицу или слишком велик. «Ну и дурак же ты, Перрин Айбара! Какая разница, как она выглядит?»
Теперь полоса воды между судном и пристанью была шириной уже добрых шагов в двадцать; длинные весла погружались в волны, прорезая в черной глади белопенные борозды. На мгновение в голову Перрину залетела мысль: а не бросить ли ее за борт?
– М-да, – промолвила вскоре девушка, – никогда не предполагала, что мои путешествия так скоро снова приведут меня в Иллиан. – Голос ее был звонким и высоким, говорила она решительным тоном, но неприятной манера разговора не была. – Вы ведь и в самом деле направляетесь в Иллиан? – (Перрин сжал челюсти.) – Не стоит дуться, – заметила она. – Там такая грязь осталась после вас – после вас и того айильца. Когда я уходила, большого шума еще не успели поднять.
– Вы им не сказали? – изумился Перрин.
– Городской люд считает, будто айилец перегрыз цепь, а то и разорвал ее голыми руками. Когда я уходила, они еще спорили, что именно он сделал. – Она издала звук, подозрительно похожий на смешок. – Орбан во всеуслышание выражал сожаление, что раны не позволяют ему лично броситься в погоню за айильцем.
Перрин фыркнул:
– Ха, да если он еще когда-нибудь встретит айильца, то наверняка с перепугу в штаны наложит. – Он откашлялся и пробормотал: – Извините.
– Насчет этого ничего не могу сказать, – промолвила девушка так, будто в его замечании не было ничего из ряда вон выходящего. – Зимой я видела его в Джеханнахе. Он сражался сразу с четырьмя противниками, двоих убил, а двоих заставил сдаться. Конечно, стычку он сам затеял, не удержался, но они тоже понимали, что делают. Тех, кто не мог защититься, он на бой не вызывал. И все же он дурак. Бродят у него в голове какие-то чудны́е мысли о Великом Чернолесье. Которое кое-кто называет еще Лесом теней. Не слышали о таком?
Перрин покосился на девушку. Она говорила о сражениях и смертях таким же спокойным тоном, как другая женщина рассуждала бы о выпечке. Никогда прежде не слышал он ни о каком Великом Чернолесье, однако Лес теней лежал к югу от Двуречья, на самой его границе.
– Вы что, выслеживаете меня? Присматривались ко мне в гостинице. Почему? И почему тогда, на площади, не рассказали о том, что видели?
– Огир, – сказала она, пристально глядя на реку, – как ни крути, огир и есть, поэтому определить других труда не составило. Я сумела заглянуть под капюшон леди Элис, а Орбану это не удалось. А разглядев ее, несложно понять – этот каменнолицый приятель не кто иной, как Страж. Испепели меня Свет, не хотела бы я рассердить его! Он всегда так выглядит или просто на обед скалу съел? Так или иначе, но оставались только вы. А мне не нравится то, чему я не могу найти объяснения.
И снова Перрин подумал, не швырнуть ли ее за борт. Причем на сей раз – на полном серьезе. Но Ремен превратился теперь в растекшееся в темноте позади пятно света, и было не определить, далеко ли до берега.
