Перрин поспешил туда, где склон напоминавшей чашу низины в одном месте внезапно превращался в крутую скалу пятидесяти ярдов в высоту, ее гладкий камень сумел одолеть лишь жесткий кустарник, там и тут упрямо цепляющийся за трещины. Юноша точно знал, где именно в серой каменной стене есть расщелина, проем едва шире его плеч. От света дня, клонящегося к вечеру, осталась только узкая полоска над головой, и казалось, будто шагаешь по спуску в туннель.
Через полмили расщелина резко распахнулась в узкую долину, едва ли в милю длиной, ее скалистое дно было усыпано валунами и голышами, и даже крутые склоны густо поросли высокими болотными миртами, соснами и елями. Из-за солнца, усевшегося на вершины гор, протянулись длинные тени. За исключением расщелины, скалистые стены этого места были монолитны и столь круты, будто по горам здесь рубанули гигантским топором. Эту долинку еще проще было бы оборонять горсткой людей, чем низину-чашу, но здесь не было ни ручья, ни родника. Никто не ходил сюда. Кроме Ранда, после споров с Морейн.
Ранд стоял неподалеку от входа в долину, опираясь спиной о шершавый ствол болотного мирта и разглядывая свои ладони. Перрин знал, что на каждой из них выжжена цапля. Каблук Перрина шаркнул по камню, но Ранд даже не шевельнулся.
Внезапно Ранд принялся тихо декламировать, не отрывая взгляда от своих рук:
Дважды и дважды он будет отмечен,
Дважды – жить, и дважды – умереть.
Раз – цаплей, дабы на путь направить.
Два – цаплей, дабы верно назвать.
Раз – Дракон, за память утраченную.
Два – Дракон, за цену, что заплатить обязан…
С содроганием он заложил свои ладони под мышки.
– Но никаких Драконов еще нет. – Ранд хрипло рассмеялся. – Пока нет.
С минуту Перрин просто смотрел на него. На мужчину, способного направлять Единую Силу. Мужчину, обреченного на безумие из-за порчи на саидин, мужской половине Истинного Источника, – безумие, впав в которое он, несомненно, уничтожит вокруг себя все и вся. Человек – тварь! – страх и отвращение к которой с детства взращены у каждого. И все же… тяжело перестать видеть в нем мальчишку, вместе с которым вырос. «Как можно вообще вдруг взять и перестать быть кому-то другом?» Перрин выбрал плоский валун поудобнее, уселся на него и стал ждать.
Наконец Ранд обернулся и посмотрел на него:
– Как думаешь, Мэт в порядке? Последний раз, когда я его видел, он выглядел таким больным.
– С ним наверняка все хорошо.
«Сейчас он небось уже в Тар Валоне. Там они его Исцелят. А Найнив и Эгвейн удержат его подальше от неприятностей». Эгвейн и Найнив, и Ранд с Мэтом и Перрином. Все пятеро – из Эмондова Луга, что в Двуречье. Мало кто являлся в Двуречье из большого мира, не считая заезжих торговцев и немногих купцов, ежегодно закупавших шерсть и табак. И почти никто не покидал Двуречья. До тех пор, пока Колесо не избрало себе та’верен и пятеро простых сельских жителей не могли больше оставаться там, где прежде были. Не могли больше быть теми, кем прежде были.
Ранд кивнул, по-прежнему храня молчание.
– В последнее время, – произнес Перрин, – я ловлю себя на том, что желал бы остаться кузнецом. А ты… Хотел бы ты по-прежнему быть пастухом?
– Долг, – пробормотал Ранд. – Смерть легче перышка, долг тяжелее, чем гора. Так говорят в Шайнаре. «Темный зашевелился. Близится час Последней битвы. И Дракон Возрожденный должен встать против Темного в Последней битве, иначе Тень поглотит все. Колесо Времени будет сломано. Каждая эпоха будет перекроена по меркам Темного». И есть лишь я. – Ранда охватил безрадостный смех, плечи затряслись. – Я должен, потому что нет никого больше.
Перрин встревоженно поерзал. Этот смех был как тупое лезвие, и от этого смеха у него мурашки по коже побежали.
– Я так понял, вы снова с Морейн спорили. Все о том же?
Ранд сделал глубокий, неровный вдох:
– Разве не об одном и том же мы спорим всякий раз? Они там, внизу, на равнине Алмот, и один только Свет ведает, где еще. Их сотни. Тысячи. Они заявляют, что выступают за Возрожденного Дракона, потому что я поднял то знамя. Потому что я позволил провозгласить себя Драконом. Потому что иного выбора не видел. И они гибнут. Сражаются за человека, который вроде как должен был повести их. Сражаются за него, ищут его, молятся за него. И умирают. А я всю зиму сижу здесь, в горах, в безопасности. Я… я обязан им…
– Думаешь, мне это нравится? – Перрин раздраженно покачал головой.
– Вечно ты соглашаешься с тем, что она тебе говорит, – сердито заметил Ранд. – Никогда слова ей поперек не скажешь.
– Много же толку для тебя в том, что ты с ней грызешься. Всю зиму ты с ней в перепалках провел, и всю эту зиму мы проторчали тут как болваны.
– Потому что она права. – Ранд снова рассмеялся тем своим пугающим смехом. – Испепели меня Свет, она права. Они все распались на мелкие отряды, рассеянные по всей равнине, по всему Тарабону и Арад Доману. Если я присоединюсь к любому – белоплащники, доманийская армия и тарабонцы разделаются с нами, как утка с жуком.
Перрин чуть сам не рассмеялся от замешательства.
– Но раз ты с ней согласен, отчего же, во имя Света, ты все время с ней пререкаешься?
– Потому что мне нужно сделать хоть что-то. Иначе… Иначе я лопну, как переспелая дыня!
– Что сделать? Если б ты прислушивался к тому, что она говорит…
Ранд не дал ему возможности досказать, что они, мол, осядут здесь навечно.
– Морейн говорит! Морейн говорит! – Ранд резко выпрямился, обхватив голову руками. – У Морейн всегда есть что сказать по любому поводу! Морейн говорит, что я не обязан идти к людям, которые умирают за мое имя. Морейн говорит: я узнаю, что делать дальше, потому что Узор вынудит меня к этому. Морейн говорит! Но она ни разу не сказала, как именно я узнаю. О нет! Этого она и сама не знает. – Руки его безвольно упали, и он повернулся к Перрину, склонив голову набок и сузив глаза. – Иногда мне чудится, будто Морейн испытывает меня, проверяет, на что я способен, словно оценивает породистого тайренского жеребца. Ты такое когда-нибудь чувствовал?
Перрин прошелся пятерней по своей курчавой шевелюре.
– Я… Что бы там нас ни подталкивало или ни тянуло, но я знаю, Ранд, кто наш враг.
– Ба’алзамон, – тихо промолвил Ранд. Древнее имя Темного. На языке троллоков оно значит Сердце Тьмы. – И я, Перрин, должен встретиться с ним лицом к лицу. – Он закрыл глаза, лицо его исказила судорога болезненной улыбки. – Помоги мне Свет, какая-то моя половина хочет, чтобы это произошло немедля, вот сразу взять и покончить с этим, а другая половина… И сколько раз мне удастся… Свет, это так тянет меня, не дает покоя. А если я не сумею… Что, если я…
Земля сотряслась.
– Ранд? – обеспокоенно окликнул Перрин.
Ранда охватила дрожь; несмотря на вечерний холод, лицо у него покрылось по́том. Глаза его по-прежнему были крепко зажмурены.
