«О Свет, на всю жизнь оказаться связанным с Айз Седай? Ничем не лучше волков».
– Перрин, тебе это не поможет. Щит действует против снов, приходящих извне. А опасность для твоих снов кроется в тебе самом. – Морейн вновь раскрыла маленькую книжечку. – Тебе надо поспать, – сказала она, явно завершая разговор. – Будь осторожен со своими снами, ведь спать иногда тебе все же придется.
Айз Седай перелистнула страницу, и Перрин ушел.
Вернувшись в свою комнату, юноша чуть-чуть ослабил хватку, в которой себя держал, приоткрыв щелочку в своих ощущениях. Волки до сих пор были где-то там, не приближаясь к деревенской околице, но со всех сторон окружив Джарру. Едва ощутив присутствие волков, Перрин в тот же миг вернул себе жесткий контроль над чувствами.
– Город – вот что мне нужно, – пробормотал он.
Город вынудил бы волков держаться поодаль. «После того, как я найду Ранда. Когда закончу все, что нужно сделать ради него». Перрин не был уверен, действительно ли сожалеет, что Морейн не смогла оградить его своей защитой. Или Единая Сила, или волки – такого выбора никому не пожелаешь.
Хотя в камине лежали дрова и растопка, огонь разводить Перрин не стал. Он распахнул оба окна, и в комнату ворвался холодный ночной воздух. Перрин сбросил одеяла на пол и, не раздеваясь, улегся на бугристую постель, даже не пытаясь найти положение поудобнее. Последняя его мысль, перед тем как он заснул, была о том, что если уж что и удержит его от глубокого сна и опасных видений, так это комковатый матрас.
Он был в длинном коридоре, высокий потолок и каменные стены которого, исполосованные причудливыми тенями, блестели от влаги. Искривленные полосы теней с четкими краями, вдруг начинающиеся и резко обрывающиеся, были слишком черны по сравнению с разделяющим их светом. Откуда исходил свет, Перрин так и не смог уяснить.
– Нет, – сказал юноша, затем повторил еще громче: – Нет! Это сон. Я должен проснуться. Проснуться!
Коридор остался прежним.
Опасность.
То была волчья мысль, слабая, донесшаяся издалека.
– Я проснусь. Проснусь! – Перрин с силой ударил о стену кулаком. Было больно, но это не помогло одолеть сон. Вдобавок ему почудилось, будто изломанная тень на стене сдвинулась, уклоняясь от кулака.
Беги, брат. Беги.
– Прыгун? – не сдержал удивления Перрин. Он был уверен, что опознал волка, чьи мысли он услышал. Прыгун – тот, кто завидовал орлам. – Прыгун мертв!
Беги!
Перрин понесся во всю прыть, придерживая рукой топор, чтобы рукоять не била по ноге. Он понятия не имел, куда бежит и зачем, но не мог не поддаться настойчивости в послании Прыгуна. «Прыгун умер, – думал Перрин. – Он мертв!» И все же юноша продолжал бег.
Коридор, по которому он бежал, под странными углами пересекался с другими переходами: из них одни уводили вверх, другие вниз. С виду они ничем не отличались от того коридора, в котором он находился. Те же сырые каменные стены, где не было дверей, и полосы тьмы.
Выскочив к одному из поперечных коридоров, Перрин резко остановился. Там, моргая и нерешительно на него глядя, стоял мужчина, облаченный в странного покроя кафтан и штаны. Полы кафтана, будто колокол, расширялись над бедрами, а широко расклешенные штанины наползали на башмаки. Вся одежда была ярко-желтого цвета, разве только башмаки имели не столь насыщенный оттенок.
– Нет, это совсем невыносимо, чересчур для меня, – сказал человек – самому себе, а не Перрину. Слова незнакомец выговаривал быстро и резко, со странным акцентом. – Во сне мне предстают не просто крестьяне, но иноземные крестьяне, если судить по этим нарядам. Поди прочь из моих снов, мужлан!
– Кто вы? – спросил Перрин.
Брови у мужчины взлетели так, точно его смертельно оскорбили.
Полосы теней вокруг них искривились, перекрутились. Одна отделилась от потолка, будто повисла в воздухе, и своим концом коснулась головы чудно́го мужчины. Тень словно вплелась ему в волосы. Глаза чужестранца расширились, и дальнейшее, казалось, случилось в один миг. Тень дернулась обратно к потолку, отстоявшему от пола на добрый десяток футов, и уволокла за собой что-то бледное. Какие-то капли упали Перрину на лицо. Душераздирающий крик сотряс воздух.
Застыв, Перрин уставился на окровавленное нечто в виде человеческой фигуры, облаченное в тот самый ярко-желтый наряд; фигура вопила, корчилась и извивалась на полу. Затем он невольно поднял взгляд на ту бледную штуку – она напоминала свисающий с потолка пустой мешок. Часть ее уже поглотила черная полоса, но в оставшемся Перрин без труда узнал человеческую кожу, с виду целую и неповрежденную.
Тени вокруг Перрина возбужденно заплясали, и он пустился бежать, преследуемый предсмертными криками. По теневым полосам, подгоняя юношу, пробегала рябь.
– Сгиньте! Чтоб вам сгореть! – крикнул Перрин. – Я знаю, это сон! Да испепелит вас Свет! Пропадите!
Красочные гобелены висели на стенах между высокими золотыми канделябрами на дюжину свечей, освещавших белоплиточный пол и расписной потолок, по которому плыли пушистые облака и летали причудливые птицы. Ни в этом длинном, кажущемся бесконечным коридоре, насколько его мог видеть Перрин, ни в стрельчатых белокаменных арках, кое-где нарушавших однообразие стен, не двигалось ничего, лишь подрагивало пламя свечей.
Опасность.
Донесшееся послание оказалось даже слабее прежнего, однако настойчивости в него вложили куда больше – если такое было возможно.
Взяв в руку топор, Перрин осторожно двинулся по коридору, бормоча самому себе:
– Проснись! Проснись, Перрин! Если знаешь, что это сон, то либо он изменится, либо ты проснешься. Да проснись же, чтоб тебе сгореть!
Теряющийся в бесконечности коридор оставался таким же реальным, как и любой другой, по которому он когда-либо проходил.
Перрин поравнялся с первой из белых стрельчатых арок. Арка вела в огромную комнату, лишенную на первый взгляд окон, но обставленную с роскошью, точно дворцовые покои: затейливая резьба украшала всю мебель, блестела обильная позолота, узорные инкрустации выложены драгоценной поделочной костью. Посреди комнаты стояла женщина, она хмуро рассматривала лежавшую на столе раскрытую потрепанную рукопись. Черноволосая и черноглазая красавица была облачена в белый с серебром наряд.
В тот миг как Перрин ее узнал, она подняла голову, и взгляд женщины упал прямо на него. Глаза ее широко раскрылись – как от потрясения, так и от гнева.
– Ты! Что ты здесь делаешь? Как ты?.. Ты разрушишь все, о чем и представления иметь не способен!
Вдруг пространство вокруг Перрина как будто стало терять объем, уплощаться, обращаться в плоскую картину – он словно бы смотрел теперь не на комнату, а на ее изображение. Затем эта картина, как казалось, начала поворачиваться к нему ребром и вскоре превратилась в яркую вертикальную линию на фоне черноты. Линия ярко полыхнула белым и исчезла, оставив лишь тьму чернее черного.
