Впрочем, он мало чем мог им помочь – разве что устало переползать из одного отсека в другой, спрашивая, как у них дела. Пока продолжался полет с ускорением, ничто не могло облегчить их страдания. Все лежали где могли – мужчины, женщины, дети, – словно перевозимый скот, не имея возможности даже вытянуть ноги в не рассчитанных на подобную тесноту помещениях.
Единственная польза, устало подумал Барстоу, заключалась в том, что в подобном состоянии они вряд ли были способны думать о чем-то еще, кроме бесконечно тянувшихся минут. Они были слишком измучены, чтобы доставлять какие-либо проблемы. Позже наверняка возникнут сомнения, разумно ли они поступили, отправившись в полет; начнутся приводящие в замешательство вопросы о том, что делает на корабле Форд, о странных и порой непонятных действиях Лазаруса, о его собственной противоречивой роли. Но все это – потом.
Он с неохотой подумал, что до того, как начнутся проблемы, следовало бы организовать пропагандистскую кампанию. А если он ничего не предпримет, проблемы точно начнутся… и это может стать последней каплей. Наверняка.
Увидев перед собой лестницу, он стиснул зубы и с трудом вскарабкался на следующую палубу. Пробираясь среди лежащих тел, он едва не наступил на женщину, крепко прижимавшую к себе младенца. Заметив, что малыш мокрый и грязный, Барстоу подумал было приказать матери о нем позаботиться, поскольку та, похоже, не спала. Но он не стал ее трогать, зная, что чистых пеленок все равно не найдется в радиусе нескольких миллионов миль. А может, на палубе наверху их десятки тысяч… но ему казалось, что до них столь же далеко.
Он прошел мимо, так и не заговорив с ней. Элинор Джонсон даже его не заметила. С облегчением поняв, что она и ее ребенок целыми и невредимыми оказались внутри корабля, она впала в апатию, вызванную как эмоциональной реакцией, так и невыносимой тяжестью. Когда на них навалился чудовищный вес, ребенок расплакался, а потом затих, не издавая ни звука. Прислушавшись к его сердцебиению, она убедилась, что он жив, и снова провалилась в ступор.
По прошествии пятнадцати часов, когда до орбиты Венеры оставалось всего четыре часа, Либби отключил ускорение. Корабль перешел в свободный полет, но скорость его продолжала расти под возрастающей силой притяжения Солнца. Разбуженный невесомостью Лазарус бросил взгляд на второго пилота:
– Летим по дуге?
– В соответствии с расчетным курсом.
– Ладно, понял, – ответил Лазарус. – А теперь вылезай оттуда и немного поспи. Ты похож на выжатое полотенце.
– Лучше останусь тут и немного отдохну.
– Черта с два ты останешься! Ты не спал, даже когда я управлял кораблем; если останешься, то наверняка будешь следить за приборами и считать в уме. Так что – не выйдет! Слейтон, гони его отсюда.
Застенчиво улыбнувшись, Либби покинул рубку. Пространство за ней было забито плавающими в воздухе телами, но ему удалось найти свободный уголок. Пропустив ремень килта через скобу, он тут же заснул.
Предполагалось, что невесомость станет для всех немалым облегчением, но оказалось иначе, если не считать один процент просоленных космических волков. Тошнота в невесомости, как и морская болезнь, выглядит шуткой только для тех, кто не страдает ею сам; чтобы описать сотню тысяч подобных случаев, потребовался бы талант Данте. На борту имелись средства от тошноты, но их нашли не сразу; среди семьян имелись медики, но они страдали не меньше других. Мучения продолжались.
Барстоу, давно привыкший к невесомости, поплыл в сторону рубки управления, молясь об облегчении мук тех, кому повезло меньше.
– Люди мучаются, – сказал он Лазарусу. – Не мог бы ты привести корабль во вращение, чтобы дать им небольшую передышку? Очень бы помогло.
– Но и маневры это тоже осложнит. Так что извини. Послушай, Зак, в данный момент маневренность корабля для них куда важнее, чем возможность удержать ужин в желудке. От морской болезни еще никто не умирал… хотя сами они так не считают.
Корабль продолжал падать в сторону Солнца, набирая скорость. Те немногие, кто был на это способен, с трудом помогали огромному большинству страдальцев.
Либби все так же спал младенческим сном человека, научившегося получать наслаждение от невесомости. Он почти не смыкал глаз с тех пор, как арестовали семьян; его чрезмерно активный ум все это время был занят проблемой нового космического движителя.
Большой корабль начал разворачиваться, но Либби лишь пошевелился во сне, так и не проснувшись. Его разбудил лишь предупреждающий сигнал о перегрузке. Сориентировавшись, он распластался на кормовой переборке и стал ждать. Вес навалился на него практически сразу – на этот раз три g, и он понял, что что-то не так, причем всерьез. Прежде чем найти укрытие для сна, он проплыл почти четверть мили в сторону кормы; и тем не менее он с трудом поднялся на ноги и взялся за невероятную задачу – вскарабкаться вверх на эти самые четверть мили, веся втрое больше обычного и ругая себя за то, что позволил Лазарусу убедить его покинуть рубку.
Ему удалось проделать лишь малую часть пути, но весьма героическую, почти равную подъему по лестнице на десятый этаж с человеком на каждом плече… когда внезапно вновь наступила невесомость. Промчавшись остаток пути, словно возвращающийся домой лосось, он ворвался в рубку.
– Что случилось?
– Пришлось сменить курс, Энди, – с сожалением ответил Лазарус.
Слейтон Форд молчал, но лицо его было полно тревоги.
– Да, я знаю. Но почему?
Либби уже пристегивался к креслу второго пилота, изучая астронавигационные данные.
– Красные огни на экране. – Лазарус описал картину, сообщив координаты и относительные направления.
– Корабли флота, – задумчиво кивнул Либби. – Ни один коммерческий корабль не полетел бы по такой траектории. Похоже, ставят минное заграждение.
– Именно так я и понял. У меня не было времени с тобой посоветоваться – нужно было как следует разогнаться, чтобы от них оторваться.
– Да. – Либби с тревогой посмотрел на Лазаруса. – Я думал, флот нам уже больше не помешает.
– Это не наши, – вмешался Слейтон Форд. – Это не могут быть наши, какие бы приказы им не отдали после того, как я… после того, как я улетел. Наверняка это венерианские корабли.
– Угу, – согласился Лазарус, – наверняка. Твой приятель, новый администратор, обратился к Венере за помощью, и они ее ему предоставили – всего лишь дружеский жест межпланетной доброй воли.
Либби почти их не слушал, изучая данные и обрабатывая их посредством калькулятора в собственном черепе.
– Лазарус… новая орбита не слишком удачная.
– Знаю, – печально согласился Лазарус. – Мне пришлось уворачиваться… и я увернулся в единственном оставшемся направлении – ближе к Солнцу.
– Похоже, слишком близко.
Солнце – не особо большая звезда и не особо горячая. Но она вполне горяча, чтобы убить неосторожного человека в тропический полдень на расстоянии в девяносто два миллиона миль и чтобы те, кто вырос под ее лучами, не осмеливались взглянуть на нее невооруженным глазом.
