«…прояви терпение, – последовала мысль, – ибо я слишком мало знаю о ваших обычаях… но скажи мне… вы предпочитаете спать в чем-то вроде этого?»
Он показал на видневшиеся из-за невысокого берега корабельные шлюпки, в которых прилетели земляне. Мысль, которую использовал для их описания туземец, была чересчур сильна, чтобы передать ее одним словом. В мозгу Лазаруса возник образ мертвого замкнутого пространства – тюремной камеры, в которой он когда-то сидел, или вонючей общественной видеофонной будки.
– Таков наш обычай.
Коротышка наклонился и похлопал по дерну:
«…разве это не хорошее место для сна?..»
Лазарус в душе с ним согласился. Мягкий весенний дерн напоминал траву, но еще более ровную и упругую. Сбросив сандалии, Лазарус прошелся по нему босиком, шевеля пальцами ног, и решил, что это даже не газон, а скорее плотный меховой ковер.
«…что касается еды… – продолжал проводник, – …зачем тратить на нее силы, когда плодородная почва дает ее просто так?.. идем со мной…»
Он повел их через лужайку к невысоким кустистым деревьям, нависавшим над извивающимся ручьем. Неровной формы листья-плоды величиной с человеческую ладонь имели в толщину около дюйма. Коротышка оторвал один из них и начал с удовольствием поедать.
Лазарус оторвал другой плод и внимательно его рассмотрел. Плод легко разломился, словно хорошо пропеченный хлеб. Внутренность его оказалась кремово-желтой, губчатой, но хрустящей, и от нее исходил приятный запах, напоминавший манго.
– Лазарус, не ешь! – предупредил Барстоу. – Их пока не анализировали.
«…эта еда гармонична вашему телу…»
Лазарус снова понюхал плод:
– Готов согласиться на роль подопытного, Зак.
– Ладно, – пожал плечами Барстоу. – Я тебя предупредил. Да ты все равно бы его съел.
Лазарус откусил от плода. Мякоть его оказалась странно приятной, достаточно твердой на зуб и с пикантным, едва уловимым вкусом. Она спокойно улеглась в его желудке, чувствуя себя там как дома.
Барстоу никому больше не позволил попробовать плоды, пока не выяснится, какой эффект они произведут на Лазаруса. Воспользовавшись своим привилегированным положением, Лазарус устроил себе настоящее пиршество – лучшее, решил он, за многие годы.
«…расскажи, что вы обычно едите?..» – поинтересовался их маленький друг. Барстоу начал отвечать, но его остановила мысль собеседника: «Думайте об этом… все вместе…» Несколько мгновений тот никак не реагировал, затем выдал: «Достаточно… мои жены этим займутся…»
Лазарус не был точно уверен, что мысленный образ означает именно «жен», но явно имелись в виду некие близкие отношения. Пока что не удалось выяснить, двуполы ли коротышки или размножаются каким-то иным путем.
В ту ночь Лазарус спал под звездным небом, и чистое незамутненное сияние звезд излечило его от клаустрофобии, которой он страдал на корабле. Здешние созвездия были искажены до неузнаваемости, но ему показалось, что он смог узнать холодный голубой свет Веги и оранжевое свечение Антареса. Однако разлившийся облачной аркой по небу Млечный Путь ничем не отличался от того, что был виден с Земли. Лазарус знал, что Солнце отсюда невооруженным глазом не разглядеть, даже если знать, где искать, – с его небольшими размерами оно было неразличимо на расстоянии многих световых лет. «Надо бы дать задачку Энди, – сонно подумал он, – пусть рассчитает координаты Солнца и отыщет его с помощью приборов». Он заснул, не успев удивиться, почему его вообще интересует данный вопрос.
Поскольку никакого убежища на ночь не требовалось, все высадились настолько быстро, насколько их сумели переправить шлюпки. Толпам людей, оказавшихся на дружелюбной планете, разрешили устроить себе пикник, пока не завершится организация колонии. Сперва они питались доставленными с корабля припасами, но, поскольку Лазарус оставался в добром здравии, запрет пробовать естественную местную пищу был вскоре снят. После этого все перешли на растительную еду, используя корабельные запасы лишь затем, чтобы разнообразить диету.
Через несколько дней после высадки последнего колониста Лазарус, в одиночестве прогуливаясь в некотором отдалении от лагеря, наткнулся на одного из коротышек. Приветствовав землянина так, как будто уже был раньше с ним знаком, – похоже, так поступали все коротышки, – он повел Лазаруса к рощице невысоких деревьев еще дальше от базы, а затем дал понять ему, что хочет, чтобы тот поел.
Лазарус не был особо голоден, но, чувствуя себя обязанным ответить на подобное проявление дружбы, сорвал плод и откусил.
От удивления он едва не подавился. Картофельное пюре с коричневой подливой!
«…что-то не так?..» – пришла тревожная мысль.
– Дружище, – торжественно заявил Лазарус, – не знаю, что ты задумывал, но вышло просто здорово!
В мозг его вторглась теплая волна удовольствия.
«…попробуй с другого дерева…»
Лазарус осторожно попробовал, – похоже, на сей раз это оказался свежий ржаной хлеб с маслом, хотя и с неизвестно откуда взявшейся примесью мороженого. Он нисколько не удивился, получив с третьего дерева нечто, имевшее в роду как грибы, так и зажаренный с корочкой стейк.
«…мы почти полностью использовали твои мысленные образы… – объяснил его спутник, – …они намного сильнее, чем у любой из твоих жен…»
Лазарус не стал тратить время на объяснения, что он не женат.
«…у нас пока не было времени воссоздать внешний вид и цвет из твоих мыслей… – добавил коротышка, – …насколько это для тебя важно?..»
Лазарус серьезно заверил его, что на самом деле совсем не важно. Вернувшись на базу, он с немалым трудом сумел убедить остальных в серьезности своего рассказа.
Одним из тех, на кого положительно повлияла новая непринужденная обстановка, стал Слейтон Форд. Пробудившись от анабиоза, он, похоже, не ощущал никаких последствий своего нервного срыва, за исключением одного: он ничего не помнил о том, что случилось с ним в храме Крила. Ральф Шульц счел это здоровой реакцией на пережитое и перестал считать его своим пациентом.
Форд выглядел помолодевшим и счастливым. Он больше не занимал никакой формальной должности среди семьян, – собственно, руководства как такового не было вообще; Семейства жили на благосклонной к ним планете в условиях веселой беззаботной анархии – но к нему по-прежнему обращались по его титулу и продолжали воспринимать как старшего, прося у него совета и ссылаясь на его мнение, наравне с Заккером Барстоу, Лазарусом, капитаном Кингом и другими. Семейства мало обращали внимания на календарный возраст – у близких друзей он мог различаться на сто лет. Форда многие годы воспринимали как опытного администратора – и теперь продолжали относиться к нему как к старшему, хотя две трети семьян были старше его самого.
Бесконечный пикник затянулся на недели и месяцы. После долгого пребывания взаперти в корабле, во сне или за работой, искушение устроить себе длительный отпуск было слишком велико, и ничто не могло этому помешать. Еда в изобилии росла прямо под рукой почти повсюду, в многочисленных ручьях текла чистая питьевая вода. Что касается одежды – ее вполне хватало для каждого, кому хотелось одеваться, но потребность эта носила скорее эстетический, чем утилитарный характер; райский климат делал одежду столь же бессмысленной, как и купальные костюмы. Те, кому нравилась одежда, продолжал ее носить, но большинству вполне хватало браслетов, бус и цветов в волосах, к тому же те не доставляли особых проблем, если кому-то хотелось поплавать в море.
