Я работал, но, пока не получил назначения, у меня оставалось много свободного времени. Нашлось время и заглянуть в библиотеку, и я прочитал и про Томаса Пейна, и про Патрика Генри, и про Томаса Джефферсона, и про других. Для меня открылся новый мир. Сначала мне было даже трудно поверить в то, что я прочел. Я думаю, что из всего, что полицейское государство делает со своими гражданами, самое пагубное и непростительное – это искажение исторического прошлого. Например, я узнал, что раньше Соединенные Штаты не были вотчиной кровожадного ставленника Сатаны, которого в гневе своем изгнал Первый Пророк, – напротив, это было общество свободных людей, которые решали свои проблемы по мирному обоюдному согласию. Я не хочу сказать, что их государство было раем из проповедей, но оно не было и тем, чему меня учили в школе.
Впервые в жизни я читал книги, не прошедшие цензуру Пророка, и они потрясли меня. Иногда я даже невольно оглядывался через плечо, чтобы проверить, не следит ли кто за тем, что я читаю. Я начал смутно осознавать, что секретность является краеугольным камнем тирании. Не сила, а именно секретность, цензура. Когда любое правительство и любая церковь начинают говорить своим подданным: «Этого вы не должны читать, этого не должны видеть, это вам запрещено знать», конечным результатом будут тирания и угнетение, и не важно, какими святыми мотивами они руководствовались. Для того чтобы контролировать людей, чей разум опутан цепями, не нужно много усилий, и, наоборот, никакая сила не может контролировать свободного человека, чей разум свободен. Нет, ни атомные бомбы, ни виселицы – ничто на свете не способно покорить свободного человека. Самое большее, что можно сделать, – это убить его.
Но я не слишком отвлекался на разные силлогизмы. Голова моя была забита новыми идеями, каждая из которых была интереснее предыдущей. Я узнал, что межпланетные путешествия, почти миф в мое время, прекратились не потому, что Первый Пророк запретил их, как противные Господу; они прекратились потому, что правительство Пророка привело страну в упадок и не смогло их финансировать. Я узнал даже, что «неверные» (я использовал мысленно привычное слово для определения иностранцев) по прежнему время от времени посылали в космос исследовательские корабли и даже сейчас на Марсе и Венере оставались людские поселения.
Я был этим так взволнован, что даже забыл о нашем положении. Если бы меня не выбрали в Ангелы Господа, я, наверное, стал бы работать в области ракетостроения. Я любил такие вещи, которые требовали быстрых рефлексов, совмещенных со знанием математики и механики. Может быть, со временем Соединенные Штаты снова будут иметь космические корабли. Может быть, я…
Но эта мысль была вытеснена сотнями других. Например, иностранными газетами. Я даже и не подозревал раньше, что «неверные» умеют читать и писать. Лондонская «Таймс» оказалась увлекательнейшей газетой. До меня понемногу дошло, что британцы, по-видимому, уже не едят человеческого мяса, если вообще когда-нибудь его ели. Оказалось, они очень похожи на нас, если не считать, что они делали буквально все, что хотели, это просто в голове не укладывается; я видел даже письма читателей, в которых они осмеливались критиковать правительство. Больше того, в той же газете было напечатано письмо, в котором епископ местной языческой церкви укорял своих прихожан за то, что они редко ходят в церковь. Я не могу даже сказать, какое из писем потрясло меня больше. В одном не было никакого сомнения: письма эти указывали, что в Англии воцарилась полная анархия.
Мастер Питер сообщил мне, что коллегия психологов не пропустила меня в убийцы. С одной стороны, я почувствовал облегчение. С другой – оскорбился. Что со мной не так, если они не доверили мне эту работу? В то время я воспринял это как пятно на своей репутации.
– Не переживай, – сухо посоветовал ван Эйк. – Они ввели в компьютер твои данные и проиграли на нем ситуацию, в которой ты должен выполнить задание. И обнаружили, что все шансы за то, что тебя поймают в первый же раз. А мы не хотим, чтобы наши люди погибали так быстро.
– Но…
– Успокойся, парень. Я отправляю тебя в Главный штаб.
– Главный штаб? А где это?
– Узнаешь, когда попадешь туда. А сейчас направляйся к метаморфисту.
Доктор Мюллер был специалист по пластическим операциям. Я спросил его, что он будет со мной делать.
– Не знаю, пока не выясню, что вы собой представляете.
Он меня всего обмерил вдоль и поперек, сфотографировал, записал голос, проанализировал походку и заполнил перфокарту моими физическими данными.
– Теперь отыщем вам брата-близнеца.
Я наблюдал, как мою карточку сравнивали с десятками тысяч других, и принялся уже подозревать, что я – личность совершенно уникальная, не напоминающая никого на свете, когда почти сразу из аппарата выпало две карточки. И прежде чем машина закончила работу, на столе перед доктором лежало уже пять карт.
– Неплохой набор, – произнес доктор Мюллер, разглядывая их. – Один синтетический, два живых, один мертвец и одна женщина. Ну, женщину мы отложим в сторону, она не годится для этой работы, но будем иметь в виду, что на свете есть женщина, которую вы могли бы прилично имитировать. Когда-нибудь это может пригодиться.
– А что такое синтетический? – спросил я.
– Это личность, тщательно составленная из поддельных документов и придуманного происхождения. Сделать синтетического – задача сложная и рискованная, приходится вносить изменения в государственные архивы. Я не хотел бы пользоваться придуманной личностью, потому что тут не учтешь мелких деталей, которые могут оказаться жизненно важными. Я предпочел бы дать вам облик и данные реального человека.
– А почему вы все-таки создаете синтетические личности?
– Иногда приходится. Например, надо срочно вывезти беглеца, и под рукой нет никого, чью личность мы могли бы ему передать. Поэтому у нас постоянно в запасе широкий выбор синтетиков. Посмотрим теперь, кто же эти живые, – сказал он, перетасовывая карточки, – у нас есть двое на выбор…
– Минутку, доктор, – перебил его я. – А почему вы сохраняете карточки умерших людей?
– А это те, кто формально считается живым. Когда кто-нибудь из братьев умирает и представляется возможность скрыть это от властей, мы сохраняем его данные, чтобы ими мог воспользоваться наш агент. Да, – продолжал он, – вы поете?
– Неважно.
– Тогда этот отпадает. Он – баритон. Я могу многое в вас изменить, но не смогу научить вас профессионально петь. А не хотелось бы вам стать Адамом Ривсом, представителем текстильной компании? – Он показал мне карточку.
– Вы думаете, я справлюсь?
– Разумеется. После того, как я с вами позанимаюсь.
Через две недели меня не узнала бы и родная мать. Да, думаю, и мать Ривса не отличила бы меня от своего сына. В течение второй недели я каждый день встречался с настоящим Ривсом. Пока мы с ним занимались, я к нему привык, и он мне даже понравился. Он оказался тихим, скромным человеком, который не любил вылезать на передний план и потому казался мне ниже ростом, хотя он был, конечно, такого же, как и я, роста, сложения и даже немного походил на меня лицом.
