Он замолчал. Молчал и я. Мне нужно было время, чтобы разобраться в собственных мыслях. Поймите меня правильно: легко быть свободным, когда тебя воспитали свободным. А если ты воспитан рабом? Тигр, взращенный в зверинце, убежав, вновь возвращается в покой и безопасность клетки. А если клетку убрать, говорят, он будет ходить вдоль несуществующей решетки, не смея перейти невидимую линию, отделяющую его от свободы. Подозреваю, что я был таким тигром и не мог перейти границу.
Мозг человека невероятно сложен. В нем есть отделения, о которых сам его владелец не подозревает. Мне казалось, что я уже устроил в собственном мозгу уборку и выкинул оттуда все грязные суеверия, которые во мне воспитали. Но оказывается, моя «уборка» была не более как заметанием сора под коврик. Настоящая же уборка завершится не раньше чем через годы. Только тогда чистый воздух заполнит все комнаты моего разума.
Хорошо, сказал я себе, если я встречу одного из этих пар… нет, одного из этих товарищей, я обменяюсь с ним знаками и буду с ним вежлив до тех пор, пока он сам будет вежлив со мной!
И в тот момент я не чувствовал ханжества в таком мысленном условии.
Зеб лежал на койке и курил, предоставив мне возможность все обдумать. Я знал и раньше, что он курит, и он знал, что я не одобряю этой греховной привычки. Но это был незначительный грех, и мне даже в голову не приходило донести на Зеба, когда мы жили с ним в казармах Дворца. Я даже знал, что его обеспечивал контрабандными сигаретами один из сержантов.
– А кто тебе здесь достает сигареты? – спросил я, желая сменить тему.
– Зачем просить других, когда можно купить их в лавке?
Он покрутил в пальцах эту отвратительную штуку, осмотрел ее и сказал:
– Эти мексиканские сигареты крепче тех, к которым я привык. Я подозреваю, что в них кладут настоящий табак вместо мусора, к которому я привык. Хочешь закурить?
– Что? Нет уж, спасибо!
Он криво усмехнулся:
– Давай прочти мне обычную лекцию. Тебе самому станет легче.
– Послушай, Зеб, я тебя не критикую. Может быть, я и здесь заблуждался.
– Ну уж нет. Это гадкая, грязная привычка, которая разрушает мне зубы, портит дыхание и в конце концов доконает меня раком легких. – Он глубоко затянулся, выпустил клуб дыма и был, по-видимому, очень доволен жизнью. – Но так уж вышло, что мне нравятся гадкие грязные привычки. – Он снова затянулся. – Но это не грех, и мое наказание за него приходит здесь и сейчас: мерзкое ощущение во рту каждое утро… И Великий Архитектор не отправит меня за это в Шеол. Усек, старина? Он даже не смотрит на нас.
– Не богохульствуй.
– А я и не богохульствую.
– Да? Ты нападаешь на одно из самых фундаментальных – возможно, единственное фундаментальное положение религии: Господь всегда следит за нами!
– Кто тебе сказал?
На секунду я лишился дара речи.
– Это же не требует… это аксиома. Это…
– Я повторяю вопрос: кто тебе сказал об этом? Допустим, я заберу назад все, что сказал. Всемогущий видит, что я курю. Допустим, это смертный грех, и я буду гореть за него вечно. Возможно. Но кто это тебе сказал? Джонни, ты уже пришел к тому, что Пророка стоит свергнуть и повесить на высоком-высоком дереве. Но ты все еще готов отстаивать свои религиозные убеждения и опираешься на них, чтобы оценивать мое поведение. Поэтому я еще раз спрашиваю: кто тебе сказал? На каком холме ты стоял, когда молния сошла с небес и просветила тебя? Какой архангел принес тебе эту весть?
Я не нашелся что ответить. Я не мог сразу. Когда слова пришли, я проговорил их, чувствуя холод и пустоту внутри себя:
– Зеб… Я, кажется, наконец-то понял тебя. Ты – атеист. Верно?
Зеб угрюмо посмотрел на меня.
– Не называй меня атеистом, – сказал он медленно, – если только ты не ищешь неприятностей.
– Значит, ты не один из них? – Я почувствовал волну облегчения, хотя по-прежнему его не понимал.
– Нет, я – нет, – сказал он. – И я думаю, что это не твое дело. Моя религиозная вера – это личное дело между мной и моим Богом. О моих внутренних убеждениях тебе придется судить по моим поступкам. Потому что я не давал тебе права расспрашивать о них. Я отказываюсь их объяснять и оправдывать – перед тобой… Да перед кем угодно… перед Мастером Ложи… или Великим Инквизитором, если до этого дойдет.
– Но ты веришь в Бога?
– Я тебе уже говорил, разве нет? Повторю еще раз: я не давал тебе права спрашивать об этом.
– Значит, ты должен верить в другие вещи?
– Ну разумеется! Я верю, что человек обязан быть милосерден к слабым… Терпеливым с глупыми… щедрым с бедными. Я верю, что он обязан отдать жизнь за братьев, если от него это потребуется. Но я не предлагаю ничего из этого доказывать. Эти вещи недоказуемы. И я не требую, чтобы ты верил в то же, во что и я.
Я выдохнул:
– Мне этого достаточно, Зеб.
Но вместо того, чтобы обрадоваться, он раздраженно ответил:
– Это очень мило с твоей стороны, брат, очень мило с твоей стороны! Прости, я, наверное, не должен быть саркастичным? Но я не собирался просить вашего одобрения. Вы подтолкнули меня – случайно, я уверен, – к обсуждению вопросов, которые я не намерен обсуждать. – Он сделал паузу, чтобы зажечь еще одну из своих вонючих сигарет, и продолжил более спокойным тоном: – Джон, я полагаю, что я, в каком-то собственном извращенном смысле, довольно ограниченный человек. Я очень сильно верю в свободу религии – но я считаю, что свобода лучше всего выражается в праве хранить молчание. С моей точки зрения, открытое проявление благочестия слишком часто является проявлением непомерной гордыни.
– Что?!
– Не всегда, разумеется. Я встречался с добрыми, скромными и набожными людьми. Но что насчет человека, который утверждает, что знает помыслы Великого Архитектора? Человека, который утверждает, что был причастен к Его тайным планам? Я вижу в этом кощунственное тщеславие худшего сорта – этот тип, вероятно, никогда не был ближе к Его чертежной доске, чем ты или я. Но ему приятно чувствовать, что он поддерживает дружеские отношения со Всемогущим, это лелеет его эго и позволяет ему устанавливать законы для тебя и меня. Тьфу! Тупица с громким голосом и ай-кью около девяноста, шерсть на ушах, грязное белье и масса амбиций. Он слишком ленив, чтобы работать на ферме, слишком глуп, чтобы стать инженером, слишком ненадежен, чтобы быть банкиром, – но, брат мой, он умеет молиться! Через некоторое время он собирает вокруг себя других придурков, у которых нет такого живого воображения и самоуверенности, но которым нравится идея прямой линии к Всемогущему. И вот этот… персонаж уже не Неемия Скаддер, а Первый Пророк.
Я слушал его слова и испытывал легкий шок, но и удовольствие тоже – до тех пор, пока он не назвал имя Первого Пророка. Возможно, в то время в духовном плане я ничем не отличался от любого «примитивного» последователя Первого Пророка. То есть я уже решил, что Воплощение Пророка был самим дьяволом и все его дела были нечисты, но это решение никак не повлияло на основы веры, которые я узнал от своей матери. Дело было, по моему разумению, в том, чтобы очистить и реформировать Церковь, но не разрушать ее. Я упоминаю об этом здесь, потому что мой персональный случай был связан с одной очень серьезной военной проблемой, которая возникла позднее.
