– Хорошо. То есть жаль, конечно, что вы ничего не знаете, Мария Ивановна…
– Жаль, – эхом повторила я.
– Поправляйтесь. Мы еще побеседуем – позднее.
– Хорошо, Игорь Никодимович.
Романов ушел, а я откинулась на подушки и задумалась.
Хотя чего тут думать?
Все просто.
Полгода – и рвем когти из столицы. Ну ее к лешему!
Надоело мне тут. То замуж пытаются выдать, то убить…
Лучше уж в Березовский. Там тихо, спокойно и тепличка есть. И грядки.
Домой хочу.
До-мой.
Так я и заснула с этой мыслью, не дождавшись Александра.
* * *
– Маша!
– Машенька!!!
– МАМА!!!
Самые лучшие в мире голоса.
И самые лучшие слова.
Я приподнялась в кровати – и тут же стекла обратно, молясь, чтобы не побледнеть слишком сильно. Больно, ёжь…
Даже очень больно.
Ну ничего, преодолеем. Раньше хуже было, я и ресницей двигать не могла, тут же в обморок стекала. А сейчас даже сидеть пробую…
Издырявило меня так, что ей-ей, решето отдыхает. Родных ко мне пустили только через две недели. А могло бы и не случиться, если б я все доработала! Сама виновата!
Вот выйду – займусь проблемой вплотную!
Даешь кевлар!
Правда, кроме формулы я ничего и не знаю, ну и ладно! Остальное додумаем по ходу действия. А если что – отпихаюсь лапами. Вон, помню, рассказывали, какой-то мужик формулу бензола открыл спросонок. Что он увидел во сне?
Трех обезьян, которые за ручки держались.
[14]
И готово.
Хотя… в те года и героин от кашля продавали, и кокаин от нервов, и абсентом баловались, и опиумом лечились…
Вопрос?
Что кушал перед сном великий химик? От какого средства он словил такой прилив гениальности?
С другой стороны, а я чем хуже? До сих пор живу на болеутоляющих.
– Маша!!!
Других слов Ване и не нужно было – все заменяло сияющее лицо брата.
Счастливое, довольное, радостное- его мир встал на место. И Петя….
А малышня вообще верещала что-то невразумительное и пыталась влезть мне на голову. Братья с трудом удерживали детей.
Сестра милосердия смотрела недовольно, но не вмешивалась. Пару раз у нас уже возникли споры, и я победила по очкам. Пришлось тетке смириться и не шипеть лишний раз в мою сторону. Сейчас она тоже пофыркала бы на меня, но не хотела скандала.
Порядок в палате воцарился минут через десять.
Когда я всех натискала, умилилась подросшему Андрюшке и порадовалась тому, что Нил осваивает буквы. Да, он уже взрослый, уже половину алфавита знает.
Умничка моя…
– Тебя скоро выписывают?
– Думаю, через месяц – полтора, – призналась я. – Продержитесь?
– Мы приходить будем. Каждый день.
Лицо сиделки было неописуемо.
– Приходите, – вальяжно разрешила я.
Должно у меня быть хоть что-то приятное?
* * *
Могу на своем опыте заверить, выздоровление – не самое приятное дело.
Хотя бы потому, что тебе зверски больно.
Понимаешь, что дело не так плохо, что ты идешь на поправку, но ведь все равно больно! Это в кино показывают, как сразу после операции двигаются больные. Бодренько так, может, опираясь на палочку (обязательно элегантную с набалдашником), картинно поскрипывая тщательно отбеленными зубками.
В жизни все печальнее.
Мне было больно – все.
Стоять, лежать, сидеть, сгибаться, разгибаться… когда я попробовала выпрямиться в первый раз – почти стекла на пол и несколько минут пыталась понять, где у меня ноги, где голова.
Но – не сдалась.
Вперед и только вперед, вот мой девиз.
После того, как я пришла в себя, я позволила себе пролежать два дня. Вот тот, в который я себя осознала – и следующий.
Из-под меня таскали судно, меня обтирали тряпочкой, а я лежала и все яснее понимала – сейчас или никогда.
Как только расклеишься, как только позволишь себе распуститься… готово! Вконец киселем растечешься, век себя в форму не соберешь!
И на шестой день я попробовала сползти с кровати.
– Да вы что! Барышня!!! – офигела сиделка.
Ага, как же!
Я специально выбрала момент, когда ни ее, ни Александра рядом не было. Она вышла за завтраком, а Сашу я отослала на минуту, купить свежую газету.
И попробовала сползти с кровати.
Ощущение было – как будто у меня внутри катается стадо голодных ежиков. И они своими колючками мне елозят по внутренностям, уже на терке все натерли… с-сволочи…
Ничего!
Очень осторожно, очень бережно переваливаемся набок, авось там печенкой ежей придавит, потом подтягиваем колени повыше – и спускаем на пол обе ноги одновременно. Есть?
Половина дела сделана, теперь надо поднять верхнюю часть тела. Это сложнее, но я использовала стоящий рядом с кроватью стул. Вцепилась в спинку – благо, настоящий, дубовый, фиг подвинешь, откуда только взяли, и кое-как поднялась.
И осознала себя сидящей на кровати.
Теперь так же вцепиться в кресло и начать вставать.
Вот на этом мои подвиги и кончились, потому как влетела сиделка, уронила поднос с завтраком, а я, от избытка усилий, опять стекла вниз.
Больно.
Визгу бы-ыло…
Но в итоге мы с врачами разошлись взаимозачетом.
Они не мешают мне, а я стараюсь себя не угробить. Не могу сказать, что обе стороны были довольны, но – переживут. Я же терплю их заботу?
Сиделка меня вообще раздражала. Я что – калека?
Мне работать надо, все разрабатывать, двигаться, чтобы спайки не образовались… я еще по той жизни помню совет одного хирурга.
Как мне сказали – двигайся, зараза!
Двигаться надо начинать сразу же. Слезать с операционного стола и шевелить лапами. Позволишь себе расклеиться – вся работа насмарку пойдет, что резали тебя, что не резали… работай!
Я запомнила. И шевелилась.
Постепенно, потихоньку, я начинала подниматься на ноги, ходить по палате, потом рядом…
Так прошло две недели.
А потом меня обрадовали.
