Самые неприятные годы — это восемьдесят седьмой и восемьдесят
восьмой.
Это когда нас уже били по-настоящему. У моджахедов тогда
было первоклассное вооружение — из Америки, из Европы, из Китая. А нам,
таджикам, в это время уже не очень верили. Считали, что мы потенциальные
дезертиры.
— Я знаю, — кивнул Дронго. — Сложное было время.
— А разве потом было легче? — спросил его Алтынбай. — Я
вернулся в восемьдесят девятом. Тогда и начался наш общий бардак. В Средней
Азии уже была заварушка в Ферганской долине. Помните, что там случилось? Узбеки
с турками тогда разбирались. Хотя кто сейчас помнит об этом? И никто не понял,
что это была первая ласточка, что потом будет еще хуже. Ну а когда распался
Советский Союз, первым «взорвался» Таджикистан.
— Я все помню, — тихо произнес Дронго, глядя перед собой. —
Вы даже не можете представить себе, как я все помню. И вы снова воевали?
— Конечно, воевал. Разве тогда можно было остаться в
стороне? Самая проклятая вещь на свете — это гражданская война, — убежденно
сказал Алтынбай. — Тогда весь Таджикистан разделился на «юрчиков» и «вовчиков».
Мы безжалостно истребляли друг друга, как дикие звери в какой-то непонятной
ярости. Убивали не только мужчин. Иногда мы сами удивлялись своей ярости и
ненависти. Тогда погибло сто тысяч человек. Сто тысяч человек, — повторил он,
словно вслушиваясь в эту цифру.
— И на чьей стороне вы сражались?
— А как вы думаете? — спросил Алтынбай. Они разговаривали,
не глядя друг на друга, словно обращаясь в пустоту. — Многие полагали, что я
перейду на сторону оппозиции, — сказал Алтынбай, — ведь мне сломали мою
спортивную карьеру, отправили в Афганистан — я был как бы пострадавшим от
советской власти. Значит, по логике вещей я должен был эту власть ненавидеть. А
я ненавидел других — которые ломали мою прежнюю жизнь, которые принесли
ненависть и страх в нашу страну. И тогда я сделал свой выбор…
— Много пришлось убивать?
— Много, — признался Алтынбай. — В рай я точно не попаду.
Теперь у меня одна дорога — к дьяволу. И в этот момент неожиданно погас свет.
— Вот не верь после этого в приметы, — заметил Дронго.
— Куда пропал этот кретин? — разозлился Алтынбай. — Нужно
было самому пойти посмотреть. Ему ничего нельзя поручить.
— Вы его давно знаете?
— Несколько лет. Он работает с Рахманом-ака уже не первый
год.
— Он местный?
— Нет. Кажется, переехал из Украины. Рахман-ака был назначен
заместителем начальника нашей налоговой службы в рамках межправительственного
соглашения о перемирии.
— Вы хотите сказать, что он представлял другую сторону?
— Конечно. Но он оказался толковым человеком и совсем
неплохим специалистом. Во всяком случае, дело свое он знает весьма неплохо.
— А Олег работает его помощником?
— Вообще-то он сотрудник отдела, который курирует Усманов.
Но все считают Шарая его помощником. Давайте пойдем в дом, кажется, нам не
дождаться Олега. Или он не нашел бензин.
Нуралиев тяжело поднялся. Дронго встал следом.
— У меня к вам еще один вопрос, — вспомнил Дронго. — Какую
книгу вы читали?
— Омара Хайяма, — буркнул Алтынбай. — В молодости дураком
был, не читал. А сейчас читаю. У него встречаются поразительные четверостишия.
Просто поразительные! Как будто о сегодняшнем дне.
— Да, — улыбнулся Дронго, — гениальный поэт всегда
современен. Вы окончили русскую школу?
— Хорошо говорю по-русски?
— Нет. Просто вы используете некоторые слова… Вы сказали,
что «раскидали» своих противников и «выдали им по полной программе». Если бы вы
учились на фарси, вы бы так не сказали. Кроме того, в местных школах проходили
Омара Хайяма, а в русских классиков восточной литературы изучали факультативно.
Верно?
— Вы жили в Таджикистане? — удивился Алтынбай. Они вышли под
непрерывный шум дождя.
— Нет! — крикнул Дронго. — Я просто предположил! Пока они
дошли до дверей, оба промокли насквозь. Когда они открывали дверь, входя в дом,
молния осветила все вокруг.
— Закройте двери, — раздался чей-то голос. Дронго вошел
следом за Алтынбаем и закрыл дверь на ключ. В гостиной горели свечи, и это
создавало иллюзию некой отстраненности. Словно жизнь на планете уже кончилась и
здесь находились последние представители рода человеческого.
— Где Олег? — громко спросил Алтынбай. — Куда он пропал?
— Я здесь, — отозвался Олег, который сидел где-то в углу. —
Нету там никакого бензина. И спирта нет. Водка есть, виски, коньяк, джин, но не
много.
— Садитесь с нами, — раздалось из темноты. Дронго узнал
голос Погорельского. Очевидно, одна из бутылок спиртного уже попала в руки
режиссера.
— Давайте к нам, — позвал Мамука. Он сидел рядом с
Погорельским, очевидно составив ему компанию. Горели только три свечи.
— А почему не зажгли остальные? — поинтересовался Дронго.
— Еще три отдали женщинам, а остальные припрятали на всякий
случай, — прозвучал голос Усманова, но его самого не было видно.
Дронго вошел в бильярдную. Усманов сидел у камина. При свете
огня камина был виден только его профиль.
— Я думал, что такой погоды здесь не бывает, — сказал он,
поворачивая голову. — Хорошо, что Мехти успел разжечь камин.
— А где Сергей и Отари? — спросил Дронго.
— Наверху, — ответил Вейдеманис. Он сидел в кресле рядом с
диваном, и его тоже не было видно в темноте.
— Эдгар, — спросил его Дронго, — кто отнес свечи женщинам?
— Я, — отозвался Вейдеманис. — Они в подавленном настроении.
Ты представляешь, что они чувствуют? Буянов поднялся наверх, чтобы быть рядом с
ними.
— Я тоже пойду туда, — сказал Дронго. — Нам для полного
счастья не хватало только этой аварии. И движок нельзя включить.
— Мне пойти с вами? — спросил Алтынбай.
— Нет, — ответил Дронго. И в этот момент сверху раздался
женский крик.
— Господи! — воскликнул Погорельский. — Неужели еще кого-то
убили? — И он вдруг пьяно расхохотался. Это было так неожиданно, что его смех
подействовал на всех гораздо сильнее, чем женский крик. Первыми к лестнице
бросились Дронго и Вейдеманис. За ними уже спешили Алтынбай и Олег.
Глава 6
Спотыкаясь, они поднимались по лестнице и уже спешили по
коридору, когда едва не столкнулись с Буяновым.
— Все в порядке! — крикнул Сергей. — Все нормально. Только у
Наташи Толдиной сдают нервы. Ей почудилось, что Катя шевельнулась. Это просто
молния осветила тело, а Толдина закричала. Я говорил ей, чтобы она там не
сидела. Но она настаивала.
