Лэнгли лично спросил у девочек, кто умеет ухаживать за лошадьми, и освободил их от прочих дежурств. Потом он точно так же узнал у Люси, кто лучше всех готовит и помогает на кухне охотно. Уборку и работу в прачечной возложили на остальных девочек по очереди, и хотя мне пришлось переделывать график дежурств, я видела, что так лучше. Идти против заведенного, возможно, веками порядка мог только директор, Лэнгли и шел.
Кора Лидделл все равно находила в нем то, за что могла осудить. За то, что он лично общается со студентками: «Куда он метит, глазками так и стреляет!», за то, что приказал отапливать Школу: «Кто прознает про вырубку леса, и что тогда? Всем плетей?», за то, что изменил график дежурств студенток. Госпожа Лидделл не узнала, что я случайно примерила директорскую мантию, уже это меня утешало.
Всем на ворчание Коры Лидделл было плевать. Студентки благоговели. Вот это настораживало преподавателей куда больше, хотя Лэнгли не приходил в классы тогда, когда девочки были одни.
Книгу я не нашла. Поспрашивала Джулию, госпожу Джонсон, других преподавателей, и некоторые припоминали, что вроде такая книга в самом деле была, но куда делась, никто не знал. Когда я зашла спросить про книгу у госпожи Коул, она только пожала плечами. Похоже, ее мало что волновало, кроме ухода за растениями и снадобий. Она получила себе постоянных помощниц — Торнтон и Мэдисон, а Трэвис с радостью согласилась дежурить в конюшне. Она по-настоящему расцвела, и когда я спросила ее, нравится ли ей это занятие, она заулыбалась:
— Я всегда мечтала ухаживать за лошадьми. Вы, возможно, не знаете, госпожа Гэйн, мой отец был конюхом у барона. Барон был не против, чтобы я помогала отцу, только мать овдовела и отказалась жить в замке, а я приехала сюда…
У каждой из наших девочек была непростая судьба.
Никто не вспоминал про эмпуса. Нэн выбросила из головы тот разговор и донимала меня уроками анселского языка, учебник мы не нашли, преподаватели сочли идею глупостью, но мне деваться оказалось некуда: каждый вечер перед сном я занималась с Нэн лично. Она делала успехи, хотя все пришлось начинать с самого начала: язык у нее был настолько ужасный, что я сдалась исправлять ошибки и попросила забыть все, что она раньше учила. Нэн сделала это без сожалений.
Через несколько дней после смерти Криспина ударили холода, стекла покрылись инеем, а мы блаженствовали в тепле. Арчи, конечно, еще не успел заделать к тому времени все щели, но господин Лэнгли — «какая умница, Сущие его благослови», восхитилась госпожа Джонсон — приказал сначала заняться той стеной, куда постоянно дул ветер. А спустя еще четыре дня наступила оттепель, тучи скребли по верхушкам деревьев и проливались ливнями, и я смотрела из окна на затопленный двор. Выходили лишь те девочки, которые работали в конюшне и теплицах, и Арчи бегал туда-сюда.
Потом я стала свидетельницей двух сцен, которые снова изменили мое отношение к Лэнгли в худшую сторону.
Я с ним практически не общалась. С благодарностью вернула мантию и немного рассказала о школьных делах. Но однажды, когда я несла в директорский кабинет журналы, застала Лэнгли, беседующего с Честер.
Девочки попадали в Школу в разном возрасте. В начальном классе могли учиться и совсем дети — двенадцати лет, и уже девушки — лет шестнадцати. Честер была самой старшей в Школе — и я вдруг осознала это очень отчетливо. Лэнгли и Честер казались почти парой, и парой невероятно красивой.
Я замедлила шаг. Первая мысль была — Честер решила рассказать про эмпуса. Она была серьезна и даже расстроена, а Лэнгли кивал ее словам и, похоже, ей верил. Но я ошибалась.
— Госпожа Гэйн! — Каждый раз, когда Лэнгли мне улыбался, мне хотелось сбежать на край света. Если бы мы были знакомы с ним лучше, я сказала бы, что он рад меня видеть, но это звучало самонадеянно. — Как вы думаете, кто из преподавателей мог бы взять на себя труд вести занятия кармической диагностики?
Я опомнилась, подошла ближе, сжимая журналы. Честер тоже слегка улыбалась, и знать бы чему.
— Госпожа Джонсон, я полагаю, — ответила я, потому что она была самой вероятной кандидатурой. — Она ведет акушерство, кармическая диагностика ближе всего именно к нему.
— Видите, Честер? — Лэнгли обернулся к ней, и теперь он уже не улыбался, а был — хвост Нечистого ему в тарелку! — не небрежен и снисходителен, как преподаватели, нет, он словно действительно обеспокоился этим вопросом. — Я поговорю с госпожой Джонсон и думаю, она нам не откажет.
— Это было бы замечательно, господин директор, — а вот Честер разговаривала так, будто была не студенткой Школы Лекарниц, а светской дамой на приеме: сдержанно и целомудренно до неприличия. Возможно, у нее было время перенять манеры тогда, когда ее будущее казалось более радужным. — Мне очень интересен этот предмет, и Мэдисон тоже. Благодарю вас.
Честер ушла, Лэнгли пригласил меня в кабинет, и я весь наш с ним разговор испытывала неприятное чувство. Я понимала, что он был максимально корректен и вел себя так, как должен был вести себя директор Школы со студенткой. Я признавала, что Честер держала себя исключительно как студентка с директором Школы и думала, что и с госпожой Рэндалл она могла бы говорить точно так же. И все же меня что-то грызло. Так сильно, что я в ответ на улыбку Лэнгли кривилась, словно съела лимон, и отвечала невпопад.
Может, что и от непривычного в Школе тепла меня то и дело кидало в жар.
Вечером того же дня ко мне прибежал взволнованный Фил. Ему было приказано запирать двери Школы, и теперь он не мог найти Арчи, который должен был быть где-то здесь. Я не хотела паниковать, я сдерживалась, но тот вечер, или, точнее, ночь, когда я считала его уже мертвым, врезалась в память сильнее, чем мне бы хотелось. Надо сказать, что Арчи сломанной двери удивился, а Фил — нет, но засов так и не починили, так что Арчи в комнате не было точно. Я не знала, где его искать, и бессмысленно было выходить на улицу, потому что там не видно было совсем никаких следов и уже стемнело, но потревожить Лэнгли я не успела, Арчи вернулся сам, мокрый и с корзинкой моха.
Можно было перевести дух.
На следующее утро госпожа Джонсон завладела всеобщим вниманием: она хотела, чтобы кто-то взял на себя кармическую диагностику. Сама она утверждала, что у нее нет времени еще на одну дисциплину, и с этим сложно было спорить, она была загружена больше других. Почему-то Кора Лидделл покосилась на меня, и мне оставалось только пожать плечами и заметить, что мое образование — сугубо практическое и не затрагивает ни единой магической дисциплины, то есть я не могу даже в беседе назваться магом. Нельзя же называться певицей, если ты напеваешь фальшиво, когда принимаешь душ?
А вечером я опять спустилась в директорский кабинет. На этот раз еще и с отчетом, что Арчи закончил шпаклевать стену, а Филу удалось устранить одну течь. Никто не знал, на сколько, но таких огромных луж не было уже второй день. Мы надеялись, что так будет и дальше.
Лэнгли мне показался немного странным. Он жестом попросил меня оставить журналы на столе, сказав, что сам со всем разберется, потом почти отмахнулся от известия про течь. Что-то было не так, и я украдкой оглядывала кабинет, пытаясь понять, что именно.
