Там тоже никого не было. Я дернула дверь кабинки, упала на колени, не почувствовав боль от удара, и едва успела склониться над унитазом, как тошнота и игла в желудке вернулись, и меня вывернуло наизнанку.
Мне случалось травиться едой, это все моя безалаберность, возле ратуши в Катри торговали всяким, а я тогда экономила на хороших обедах, но никогда мне не было так больно. Я застонала, и, выдохнув, боялась вдохнуть, чтобы боль не пришла снова. Но воздуха мне не хватало, а как только я сделала вдох, приступ нахлынул опять. Я задыхалась, не могла выпрямиться, а желудок, казалось, уже прожгло кислотой.
Потом мне стало немного легче. Голова прояснилась, правда, осталась слабость и стала даже отчетливее. Боль постепенно ушла, я еще посидела так, ожидая нового приступа, но я уже могла нормально дышать. Возможно, препарат, который дала госпожа Джонсон, оказался для меня слишком сильным, а может, его нельзя было принимать натощак.
Покалывало в пальцах рук и ног, я связала это со своей неудобной позой. В туалет кто-то вошел — Трэвис?
Я моментально забыла о боли и приступе тошноты, вскочила на ноги, пошатнувшись, и дернула за шнурок слива. Трэвис что-то напевала, возясь у зеркала. Я не стала больше терять время.
— Трэвис?
— Госпожа Гэйн! — Она удивленно обернулась. — Мы с Мэдисон и Торнтон искали вас, хотели узнать, как теперь нам работать… Госпожа Эндрюс с утра сказала, что нам запрещено выходить? И у нас не было занятия концентрации…
Не было и не будет, подумала я, а желудок слегка кольнуло. Я замерла — но нет, наверное, это уже отголоски недавнего приступа.
— Трэвис, — сказала я очень серьезно, — ты точно отнесла эту книгу назад?
— Да, госпожа Гэйн, — Трэвис распахнула глаза. Ей не понравилось, что я ее в чем-то подозреваю, но кто бы обрадовался на ее месте?
— И ты ее больше не видела?
— Нет, госпожа Гэйн.
Она, конечно, уже начала о чем-то догадываться, надо было срочно ее отвлечь, но в голову ничего не приходило.
— То, что ты рассказала тогда… ты помнишь все это четко?
Трэвис растерянно оглянулась — нет, никто не спешил ей на помощь.
— Вы считаете все это правдой?
Я пожалела, что завела этот разговор. Можно сравнить с поступком нерадивой матери, которая вместо того, чтобы утешить ребенка и убедить, что под кроватью никто не прячется, попросила: «Послушай, там кто-то есть». Трэвис побледнела, вцепилась руками в свою потертую сумку с учебниками, а я понимала — все, что я скажу ей сейчас, уже ничего не изменит.
— Я хочу выяснить, что могут знать остальные, — попыталась выкрутиться я. — Если эта книга… Она не дает мне покоя, что если она попадется кому-то еще? Мне надо понимать, как… как возражать этим слухам. Они нелепы, ты сама это знаешь, но представь, если ее прочитают младшие девочки?
Я сказала то же, что мне говорила госпожа Джонсон. Не абсолютную ложь, но что-то близкое к этому, и как это смогло успокоить меня, должно было успокоить и Трэвис, но вряд ли я была столь же убедительна.
— Может быть, я что-то помню неправильно, — наконец проговорила Трэвис. — Это же не учебник, госпожа Гэйн. Если хотите, я поищу эту книгу?
Я не сказала ей, что я ее потеряла.
— Почему ты решила, что я ее ищу?
— Вы бы не спрашивали тогда? — Трэвис уже перестала бояться. Я могла себя похвалить? Я научилась врать почти безупречно? — Но я понимаю, это будет похуже страшилок, — кивнула она. И тут же лицо ее стало напряженным, взгляд будто резанул меня. — Что случилось с госпожой Лидделл?
— Я не знаю. — Вышла ли у меня эта ложь? — Я что-то съела, встала только перед обедом. — Все равно она могла слышать, как меня выворачивало в кабинке. — Мне сказали, что она приболела. Тебе от нее что-то нужно?
Трэвис помотала головой. Она о чем-то догадывалась, но пока что молчала, и эмпус был тайной нескольких человек.
— А госпожа Крэйг?
Я заслужила медаль лжеца, подумала я. Какие почести.
— Когда я проснулась, ее уже не было в комнате. Извини, я пойду.
Я оставила Трэвис и вышла. Снизу доносились голоса — Джулия и госпожа Джонсон, различила я. Что-то рассказывают студенткам, наверное, новые правила Школы. Я постояла у лестницы, прислушиваясь, все, как я и предполагала — выходить на работы только с преподавателями, не покидать здание Школы… Потом начала говорить госпожа Коул, я услышала голос Мэдисон. Где-то там был и Лэнгли, но он молчал.
Я мечтала забиться в нору и не выбираться оттуда до самой весны. Может, тогда станет тепло, тогда все прекратится. Я все еще испытывала слабость, мне все еще хотелось есть, но боль в желудке давала понять, что идти обедать бессмысленно. Госпожа Джонсон хотела как лучше, конечно, но было ощущение, что ко мне вернулось самообладание — или то, что я могла за него принимать.
Мне нужно было выспаться.
Я услышала чьи-то шаги еще до того, как подняла голову и увидела Лэнгли. Он быстро шел навстречу мне по нашему коридору, и вид у него был встревоженный.
— Госпожа Гэйн? — Он удивился очень естественно, наверное, я тоже показалась ему искренне удивленной. Он ведь должен сейчас быть внизу? — Вам не кажется, что где-то пахнет гарью? Я поднялся сюда проверить. Без сомнения, где-то что-то горит.
Глава двадцать седьмая
У Лэнгли нюх оказался острее, чем у госпожи Джонсон? Почему он здесь, а она внизу, как будто ничего ее не тревожит?
Я принюхалась. Но ничем подозрительным вроде не пахло. Или пахло?
— В Школе газовое освещение, — продолжал озабоченно Лэнгли. — Кто-то использует свечи?
Я старалась не смотреть ему в глаза. Он мог намекать на то, что я побывала в чужих комнатах и поэтому в курсе таких деталей. Или на то, что я должна знать, брал ли кто-то свечи из кладовой. Или на что-то еще, и сложно было предсказать его реакцию. А Лэнгли не уходил и, как мне показалось, был намерен не дать пройти мне.
— Точно где-то горит.
Я ничего не чувствовала. Снизу все так же доносились голоса.
— Я… хотела бы отдохнуть, господин директор. Мне нехорошо.
Лэнгли сочувственно кивнул и указал в сторону комнаты, в которой остановилась госпожа Коул.
— По-моему, горит где-то там?
Руки у меня занемели от страха. Он имел в виду, что я могла что-то поджечь? Но меня видела госпожа Джонсон, потом Трэвис, и я застыла, не зная, что сказать или сделать. Лэнгли пугал меня или я просто не понимала его? Я осмелела и взглянула ему в лицо — ни злобы, ни агрессии, одно нетерпение, словно он стоял на старте и никак не мог дождаться, пока судья даст сигнал к началу забега. Такие же лица были у моих сокурсников в университете, когда мы проводили ежегодные соревнования, — только азарт и желание опередить соперников.
