В комнате было очень тихо, если не считать пчел жужжащих у окна. Тина подошла к постели; лорд Уинчингем мирно спал. Повязка слегка выглядывала из под одеяла. Другая рука неподвижно лежала на белых простынях. Она с любовью долго смотрела на него, испытывая почти физическую боль в сердце от мысли, что через неделю он навсегда исчезнет из ее жизни.
Тина думала, что никогда больше его не увидит и никогда не даст ему узнать о своей любви. Будет тяжелее, гораздо тяжелее, если ей придется видеть его с другими женщинами. Какая мука знать, что его жизнь будет продолжаться, как и раньше, а ее прервется… Она не могла, не осмеливалась-думать о сэре Маркусе!
Пчела сердито жужжала у окна. Лорд Уинчингем беспокойно дернулся; его губы пошевелились, словно он хотел что-то сказать. Из глаз Тины покатились слезы. Она наклонила голову, на мгновение прижалась губами к его руке и выбежала из комнаты. Ей было необходимо отчаянно, бешено и слепо выплакать всю бурную страсть, бушевавшую в ней и ставшую наконец невыносимой!
Глава 10
Дни летели с ужасающей скоростью. Тина чувствовала, что у нее нет времени думать, нет времени даже чувствовать. Казалось, она жила в состоянии, граничащем с гипнотическим, от примерки к примерке. Вот и сейчас она долго стояла, так как на ней закалывали белое подвенечное платье.
Потом еще час, пока на ней распарывали редингот и сшивали снова, потому что герцогиня придралась к неправильно вшитому поясу.
Теперь у нее были дневные платья, шляпки с перьями, настолько тонкие неглиже, что казалось, будто их выткали чьи-то волшебные пальчики, и груды белья из настоящего кружева.
Сначала Тина протестовала против таких трат, но потом, обратив внимание, что никто ее не слушает, смирилась с безудержной расточительностью герцогини.
— Наследница, выходящая замуж за одного из богатейших мужчин Англии, должна быть одета соответственно своему положению! — то и дело повторяла та. Тина была слишком утомлена и подавлена, чтобы спорить. Она безвольно соглашалась со всеми сумасбродствами старой леди, с каждым новым ее предложением: французским газом, бархатом из Лиона, лендами из Парижа…
Иногда ей казалось, что все происходящее с ней — это кошмар, снящийся в страшном сне, и только ночами, оставаясь одна и понимая, что от стыда не убежать, осознавала: это не кошмар, а реальность.
С лордом Уинчингемом Тина виделась редко: врачи велели ему отдыхать, кроме того, его ежедневно посещали массажисты, поэтому если он и появлялся за едой, то только на короткое время, чтобы сказать герцогине, что у него встреча, или пожаловаться, что ему не принесли бокал портвейна.
Иногда Тина думала, что ей легче бы было вообще не видеться с ним. Когда он входил в комнату, сердце у нее начинало колотиться, все тело напрягалось, пальцы холодели. Она с нетерпением ждала, пока лорд заговорит, и ощущала внезапный прилив радости, когда он ей улыбался, и полное отчаяние, когда хмурился!
Вероятно, лучше было бы не видеть его, представить, что он уже исчез из ее жизни, и смириться с фактом, что будущее, мрачное и ужасающее, станет только еще тяжелее и мучительнее от его постоянного присутствия. Но когда он не выходил к обеду, а дворецкий торжественно докладывал:
— Его светлость шлет вам привет, ваша светлость, и с сожалением сообщает, что он задержался в клубе и не придет к обеду, — эти слова звучали для нее похоронным звоном, и Тина спрашивала себя, как ей скоротать долгие часы, чтобы дождаться его.
Все это было безумно и безнадежно, и все же в глубине ее души теплилась какая-то неугасимая надежда. Что-то должно произойти, что-то должно предотвратить окончательную катастрофу!
Одно было хорошо: ее избавили от слишком частого присутствия сэра Маркуса. Когда он заявил вдовствующей герцогине, что хочет постоянно видеться с будущей женой, та очень строго усмирила его нетерпение:
— Чушь и чепуха! Когда поженитесь, будете видеть ее сколько угодно. Я не хочу, чтобы она шла по проходу с приданым, которого устыдилась бы и бедная деревенская девушка! Она выйдет за вас как подобает или вообще не выйдет! Это мое окончательное слово!
— Я женюсь на Тине, а не на всех этих бессмысленных рюшках и оборках! — угрюмо возразил сэр Маркус.
— Невесте подобает появляться во всем блеске, и если у нее нет «бессмысленных рюшек и оборок», как вы их называете, то после замужества ее будет ждать скорая расправа всякий раз, когда она попросит о них, — едко ответила герцогиня.
Я хотел вас обеих отвезти сегодня вечером в Воксхолл, — рассердился сэр Маркус, — а теперь вы говорите мне, что Тина слишком устала от подобных развлечений.
— Разумеется, она слишком устала, — отрезала герцогиня, — вы бы тоже устали, если бы с раннего утра часами стояли на ногах, заколотый булавками! Я должна гордиться Тиной в день ее свадьбы. Я ненавижу этих бледных, хныкающих невест, которые выглядят так, словно упадут в обморок, прежде чем дойдут до алтаря; а медовый месяц — тяжелое занятие, особенно в обществе такого фата, как вы, сэр Маркус!
С этими словами герцогиня похлопала его по руке : веером с рукояткой из слоновой кости, и они оба засмеялись понимающим смехом опытных и искушенных людей, всегда готовых оценить хорошую шутку.
— Вы, безусловно, укрощаете меня, — запротестовал сэр Маркус с ноткой невольного восхищения в голосе.
— Это мой последний шанс, — парировала герцогиня, — ведь кто вас удержит, когда меня не будет? Уж не вы сами, конечно!
— Вам не следует слушать сплетни, — вкрадчиво произнес сэр Маркус.
Герцогиня сжала губы и на мгновение стала серьезной:
— Я уже наслушалась, и некоторые истории, которые о вас рассказывают, весьма неприглядны. Вы будете добры к этой девочке?
— Разумеется, — не раздумывая, пообещал он. — Уверяю вас, я сделаю ее счастливой! Большинство женщин находят в моих объятиях все блаженства, о которых раньше даже не мечтали!
— Если под «большинством женщин» вы подразумеваете тех проституток, общение с которыми испортило вашу репутацию, то меня это не особенно впечатляет! — вспыхнула герцогиня.
Сэр Маркус засмеялся, нисколько не смущенный подобной критикой:
— Каковы бы они ни были, им было очень хорошо в моем обществе. Женщины, ваша светлость, где бы они ни родились, в постели всегда одинаковы!
— Далеко не все! — огрызнулась герцогиня. — Некоторые из них имеют определенные идеалы, а другие, что еще важнее, добры! По-видимому, с этим словом вы не очень хорошо знакомы.
— Будь вы мужчиной, ваша светлость, мне было бы легче спорить с вами, — улыбнулся сэр Маркус. — Позвольте сказать, что я могу научить непокорных кобылок вести себя. Всегда получал удовольствие от этих уроков, и, если мне будет позволено похвастать, я — очень опытный учитель!
Сэр Маркус наклонил красивую голову и поцеловал руку герцогине. Затем, улыбаясь, вышел из комнаты. Но если бы сэр Маркус обернулся, то наверняка удивился бы выражению лица вдовствующей герцогини — оно отражало презрение.
