— Что ж, мне жаль вас разочаровывать, господин Гардов, но положение ваше незавидно. Мы установили, что господин Рандовски, известный так же, как Шпон, — Егор дернулся, когда услышал кличку наркомана, — промышлял распространением наркотиков. И, что интересно, неоднократно снабжал запрещенными препаратами госпожу Дайнар. Она сама призналась в этом и сейчас находится под наблюдением целителей. А еще, госпожа Дайнар поведала нам о том, что некоторое время назад, вы доставали для нее некие препараты…
— Это неправда, — вскинул голову Егор. — Я всегда был против наркотиков. И с Марленой… мы поругались в тот вечер именно из-за того, что она не сдержала обещание.
— Допустим, — кивнул Ричардс. — Это будет ваше слово против ее. И, вполне возможно, что следствие, а также суд, примет вашу сторону, поскольку вы, в отличие, от госпожи Дайнар не употребляете наркотиков. Это подтвердили анализы. Но данный факт интересует нас постольку-поскольку. Куда больше, мне было бы интереснее послушать о вашем знакомстве с господином Рандовски, ой… простите, Шпоном. А еще интереснее было бы узнать о ваших взаимоотношениях с неким господином Костоправовым, на которого работал вышеупомянутый Шпон.
Удержать невозмутимое выражение на лице удалось чудом. Хотя, Егор не обольщался — Ричардс определенно все понял. И да, он точно знал, обо всем еще до того, как пришел сюда. Более того, теперь Егор не сомневался, что убийство Шпона — лишь предлог. Стража копает под Крыса. И копает истово. А это означало одно — его не отпустят. Доказать причастность к смерти Шпона — не докажут. Улик, все же, что ни говори, нет. А вот прижать за бои и связь с Крысом могут. И прижмут. Выхода нет. По крайней мере, на первый взгляд.
Егор глубоко вдохнул, шумно выдохнул и сжав под столом кулаки, твердо произнес, глядя прямо в глаза Ричардсу.
— Я требую, чтобы мне назначили защитника. Все дальнейшие разговоры буду вести только в его присутствии. А также, я требую, чтобы вы сообщили руководству Академии Грайн, что их студент незаконно задержан по липовому обвинению и содержится в изоляторе без оснований.
— Это все, что вы хотите сказать? — мягко, даже можно сказать, ласково, спросил Ричардс.
— Это все! — твердо ответил Егор.
— Что ж, — страж резко захлопнул папку с бумагами, в которую так ни разу и не посмотрел, за время допроса и, тяжело опираясь на руки, поднялся, — воля ваша, господин Гардов, воля ваша. Как бы не пожалеть потом.
Дверь уже почти родной камеры захлопнулась с громким лязгом, звякнул энергетически усовершенствованный замок, послышались удаляющиеся шаги конвоира. Егор стоял в центре, глядя перед собой невидящими глазами. Не двигался. Только кулаки сжимал с такой силой, что пальцы свело судорогой, да дыхание с хрипами вырывалось из чуть приоткрытого рта.
Злость. Она ослепляла. Повисла перед глазами красной пеленой. Кипятила кровь, разгоняя ее по венам огненной лавой.
Ненависть. Эта была еще сильней. Еще необузданней. Она рвалась на волю, стремилась выплеснуться, отравить собой все вокруг. Заставить пожалеть. Отомстить. Броситься на обидчиков, уничтожить их. Рвать ногтями и зубами чужую плоть, пить теплую кровь, заглянуть в стремительно затухающие глаза врага, чтобы удостовериться в своей победе.
Обреченность. От нее было не так просто отделаться. В отличие от двух старших сестер, что открыто и бурно проявляли свой непокорный характер, она заползала в душу медленно, неторопливо. Сворачивалась склизким холодным комком внутри, отравляя внутренности одним лишь своим присутствием.
Егор понимал, что положение его незавидно. Осознавал это, чувствовал всеми фибрами своей души. И так же ясно видел, что ничего-то он не может поделать. Вот совсем ничего.
Мозг лихорадочно просчитывал все варианты, подкидывал лазейки, иной раз и вовсе уж нереальные, сам их и отвергая. А сердце чувствовало беду.
И снова в груди заклокотала злость, приправленная изрядной порцией обиды.
Почему? Почему именно он?
Справедливость? Егор понимал, что ему не стоит на это даже надеяться. Не в его случае. Не с его везением.
Можно было бы, конечно, побарахтаться. Попытаться оправдаться. Только, что в том толку? Не поверят. Даже слушать не станут. Вспомнят об отце…
Последняя мысль больно резанула по сердцу. Пронеслась горячей волной, ослепляя, лишая здравого смысла, отрывая от реальности и с головой окуная в бурлящую волну неповиновения, злости, ярости…
Резкая боль заставила прийти в себя и вынырнуть из всего этого бушующего моря. Егор дернулся всем телом, замахал кистями рук, точно бы пытался стряхнуть с себя то, что причиняло боль, и непонимающе уставился на собственные запястья.
Металлические браслеты-ограничители раскалились, обжигая кожу, потемнели. А по специальному напылению тонкой сеточкой пролегли мелкие трещинки. Это и заставило Гардова прийти в себя. Осознание того, что собственный дар вышел из-под строго контроля и почти прорвался наружу.
Егор отчаянно замотал головой, стремясь успокоить расшатавшиеся нервы, потер лицо ладонями, разгоняя наваждение. Только этого не хватало. Осталось только сообщить следакам об истинном уровне собственного дара. И тогда уж точно — конец.
Очень осторожно, боясь сделать лишнее движение, Егор прошел к узкой койке, сел, положив руки на колени, опустил голову.
Дар успокаивался медленно, нехотя. Почувствовав близость свободы, он стремился сбросить оковы, в которые был закован долгие годы, делал вырваться на волю, показать себя во всей красе.
— Нет, — хрипло прошептал Егор, сжимая ладонями гудящие виски. — Нельзя! Нельзя!
Он понимал, что стоит только дать слабину, хоть на миг, на одну долю секунды утратить над собой контроль и — конец. Его дар ментала слишком силен. Браслеты, что надели на него в изоляторе, рассчитаны на сильного энергета, и не смогут сдержать силу, что бурлит внутри и уже подступила к самому краю. А стоит ей вырваться на свободу и… вокруг не останется ничего живого. И никого.
Да, Егор был раздосадован, обижен и, что греха таить, мечтал выбраться из тюремных застенков. Только вот не такой ценой. Он хотел вернуть свою жизнь, а не напрочь похоронить все мечты и надежды.
А это означало только одно — думать! Надо думать, и найти выход.
Убийство Шпона — лишь предлог для того, чтобы задержать его, прижать, попытаться заставить говорить. Гардов не сомневался, что все это было спланировано с самого начала. Не стоило считать стражу круглыми идиотами, они, вероятно, давно за ним следили и прекрасно знали о каждом его шаге, раз уж этому… Ричардсу было известно даже о том, что в свое время Гардов имел некие отношения со Шпоном.
Марлена… Егор н сомневался, что из нее вытянули все, что она знала — не зря в стражу принимали только сильных менталов и умелых интуитов. А для тех, кто умеет копаться в чужих мозгах нет ничего сложного вытащить воспоминания из растерянной и не совсем адекватной девчонки. Марлене даже говорить ничего не надо было, интуиты и без этого прекрасно справились.
